До меня это дошло, как раз когда она решила закончить нашу беседу о яйцах простым маневром: взяла и ушла от меня.
В последующие недели Чэнь ко мне не обращалась, хотя я подмечала, как она поглядывает на меня во время вечерней родительской сутолоки. И вот однажды она попросила меня зайти в раздевалку, и я осознала, что Чэнь ждала возможности поговорить со мной с глазу на глаз.
– Позвольте вас побеспокоить на секунду, – сказала учительница, выговаривая общепринятую любезность.
– Разумеется, что-то стряслось?
– Не стряслось, но… Я бы просила вас воздержаться от сомнений в моих методах в присутствии Рэйни, – ответила она.
– Ой, – сказала я.
– Да, лучше пусть дети считают, что мы во всем друг с другом согласны, – продолжила она.
– Ой! – сказала я.
– Если ваше мнение отличается от моего, побеседуйте со мной лично. Но в присутствии детей вам следует говорить: «Учитель прав, мама будет делать так же», – ладно?
– Ох… ладно, – промямлила я. – Мне хотелось… хотелось, чтобы он в садике был доволен.
– Доволен? Он доволен, – сказала она и уверенно кивнула. – И дома вы б не обсуждали учителей при Рэйни. – Уголки губ у учительницы Чэнь были подняты – натянутая улыбка натужной любезности. Не успела я ответить, она еще раз мне выговорила: – Не следует допускать, чтобы дети думали, будто мнение мамы не сходится с мнением учителя.
Я кивнула и быстренько вышла из раздевалки. Учительница Чэнь меня отчитала!
По дороге домой с Рэйни я лихорадочно обдумывала эту беседу. То, что мне виделось простой просьбой, учительница Чэнь сочла вызовом ее авторитету. Вид Рэйни, сидящего на стульчике перед моим приходом за ним, то, как он ждал разрешения учительницы встать, внезапно показался мне зловещим.
В мои мысли просочились обрывки разговоров, которые я вела с другими родителями-китайцами, – у этих разговоров внезапно появился контекст. Как-то раз одна мамаша-китаянка сказала мне, что боится спрашивать учительницу о чем бы то ни было – из опасений, что для ребенка будут устрашающие последствия. Бедолага, подумала я тогда. Вот те на! Другая родительница рассказала, что подарки для старшей воспитательницы ее дочери она планировала не одну неделю. Западные косметические средства или предметы роскоши – хороший вариант, пояснила она, увлеченно перечисляя с китайским акцентом названия фирм: «Луи Вюиттон», «Прада», «Л’Окситан», «Клиник», «Годайва». Теперь-то я поняла, что это она мне подсказывала. Я провалила все экзамены, а сверх того – усомнилась в учителе в присутствии ребенка. Профессор, специалист по китайскому дошкольному образованию, позднее объяснил мне, что нет ничего хуже для учителя, чем потерять лицо при детях. «Людям с Запада, может, и нравится, когда дети дерзят им, но в нашей традиционной культуре для нас в порядке вещей не такое», – сказал он.
В последующие недели Чэнь старательно избегала меня. Когда я приближалась, она вечно втягивалась в беседу с каким-нибудь другим родителем или склонялась к ребенку. Шанхай всего несколько лет как построил себе метро, и в нашем районе новые дома возникали чуть ли не ежемесячно. На горизонте возносилась Шанхайская башня – кусок за куском стали, а когда ее достроят, она станет высочайшим в мире небоскребом, а в ней – самый быстрый лифт в истории планеты. Экономика страны развивалась с небывалой прытью. Но при всех этих переменах некоторые традиции оказались слишком глубокими и не сдвинулись ни на дюйм: будь привержен своим старшим и никогда не сомневайся в учителях в открытую. Нынешние правила общественного поведения были закреплены два с половиной тысячелетия назад, а я сотворила немыслимое.
Мы с Рэйни попали впросак.
На следующей неделе я принялась наблюдать за родителями, когда приходила забирать ребенка, но, приближаясь к комнате группы, старалась не привлекать к себе внимания. Кто-то трепался с учительницей Чэнь и с нянечкой Цай на их родном шанхайском – этот язык я не понимала и не говорила на нем, прочие же разговаривали на мандарине – о художественных работах своих отпрысков или о досугах после занятий. Родители никогда, судя по всему, никаких тревог не высказывали и ни на какие вопросы о том, чем их дети занимаются в саду, не отваживались. Единственные вопросы, которые до меня долетали, были открытыми и миролюбивыми, безобидными: «Быстро ли уснул Нун-Нун сегодня в тихий час?», «Мэй-Мэй обедала?»
Все разговоры завершались так или иначе всякими любезностями из уст родителей: «Лаоши, синьку лэ! Учитель, вы так упорно трудитесь! Великолепно поработали! Тайбан! Поразительно! Великолепно!»