Я глянула на ее мальчика, сидевшего по-турецки перед грудой «Лего». Мин все за него сделала: вытащила детальки, разложила их на полу и даже выдала фрагмент, с которого надо было начинать.
– На самом деле у нас есть правила, – сказала я Мин, вдруг обидевшись. – Но прыгать с кресла и лазать под стол – не опасно. Не понимаю, что тут такого.
Мин задумалась.
– Ты позволяешь ему исследовать – это роскошь, – сказала она с налетом зависти, а сама наблюдала, как Рэйни вылезает из-под стола с мячом в руках. – Иностранцы – они посвободнее.
Тем временем малыш Хао что-то сосредоточенно городил.
У Рэйни случались припадки внимательности, но обычно он не сидел спокойно и уж точно никогда дольше четверти часа подряд. Ребенок в движении – вихрь, он носится туда-сюда, бросается утолять любой порыв, какой бы ни настиг его. Утихомиривать подобную бурю само по себе подвиг. Как в таком маленьком ребенке воспитывать усидчивость? Поди пойми. Да и хорошо ли это?
– Я – да, иностранка, но наши с тобой дети – в одной и той же образовательной системе, – сказала я Мин. – Возможно, потому что мы с ним держимся посвободнее, Рэйни трудно привыкать к садику.
Мин кивнула, словно я подтвердила некое ее тайное подозрение на мой счет.
– Какие вай кэ он посещает? – спросила она.
– Вай кэ? – повторила я чуть ли не про себя. Факультативные занятия? Уже? Я глянула на наших детей – ее возился с кубиками, мой гонял кругами вокруг обеденного стола. Мин наверняка понимала, каков будет мой ответ.
– Я об этом еще не думала, – проговорила я. – А на какие Сяо Хао ходит?
– Английский, математика и пиньин, – ответила Мин. Пиньин – фонетическая запись китайских иероглифов. Запоминаешь любой иероглиф на пиньине – и тут же знаешь, как этот иероглиф произносить. К примеру, хайцзы – запись на пиньине иероглифа 孩子, что означает «ребенок». Сюэсяо – 学校, то есть «школа».
Я вспомнила, как один родитель поучал меня на тему факультативов. Дочке Грегори Яо было всего пять, но она уже брала шесть уроков в неделю, в том числе ходила и в переполненные классы математики, а также на курсы «маленький магистр делового администрирования», где начиная с четырех месяцев от роду малышню натаскивали в «шести ключевых областях», в том числе лидерстве и глобальном мышлении, со слов одного хозяина такой школы.
– Зачем? Зачем так рано? – спрашивала я у Яо, в котором невооруженным глазом видно было напряжение – и внутренний раздрай – современного родителя-китайца, облаченного в нейлоновую курточку поверх согбенных плеч.
– Четыре лучшие начальные школы в Шанхае берут одного ребенка из трех-четырех сотен желающих, – объяснил Яо. – Как принцип домино. В хороший колледж можно попасть, только если окончил приличные старшие классы, приличную среднюю школу, приличную начальную, приличный детсад, – продолжил он, щурясь сквозь очки без оправы. – Соревнование начинается рано.
Для меня этот парадокс воспитания был очевиден. Конкуренция в колледжах – одно дело, студенту предоставлялось семнадцать лет, чтобы проявить себя в лидерстве, умениях и оценках. Выталкивать в гонку малыша после пяти-шести лет жизни – совсем другое.
Как вообще можно маленькому ребенку выделиться?
С точки зрения Яо, ответ прост: быть на голову выше всех остальных хоть в чем-то – в чем угодно. Яо мог увеличить шансы дочери на успех, сделав из нее ученицу, самую памятливую на таблицу умножения или лучшую в каллиграфии или фортепиано, какую можно сотворить за деньги, – и все это еще до того, как ребенок научится самостоятельно резать яблоко. Так или иначе, Яо тратил почти тысячу долларов в месяц на восемь занятий в неделю – почти весь свой свободный доход он отдавал на образование ребенка. Китайские родители обычно тратят на своих детсадовцев больше, чем на старшеклассников, – примерно на треть, – чтобы с самого начала поставить детей на верный путь.
Я глянула на Яо, с которым познакомилась, когда брала интервью у родителей для журнальной публикации о шанхайском образовании. У Яо имелась привычка сжимать указательный и большой пальцы – он словно пытался прикинуть, сколько купюр может быть в пачке наличных, – и даже просто стоять рядом с ним было нервно. Если мой малыш останется в шанхайской системе, нам неизбежно предстоит карабкаться по этой системной лестнице «учись-экзаменуйся-прорывайся», и конкурентами Рэйни в борьбе окажутся другие дети – дочка Яо в том числе. А эти дети учили после садика математику и английский с трех лет или даже раньше. Одна родительница упомянула в разговоре, что в Китае ежегодно рождается восемнадцать миллионов малышей; судя по ее тревожности, она воображала, как орда младенцев, равная населению Нью-Йорка и Лондона, взятых вместе, вскоре восстанет из люлек, готовая соперничать с ее сыном за школьные и рабочие места.