Тем более что медикаменты лучше приберечь для шофера. То ли он так и не пришел в себя после того, как его оглушили дубинкой, то ли ему потом еще добавляли. Так или иначе, сейчас он в паршивом состоянии. Ну ничего, современные препараты еще и не таких поднимали.
Уже через несколько минут, когда стимуляторы побежали по кровеносной системе, бедняга застонал и открыл глаза. Увидев меня, он вначале испуганно отпрянул, но потом узнал. Полной уверенности у него еще нет — у меня на голове мешок, который я надел только что. Сделал это я специально — без маски шофер меня не видел, ее я снял, только сев в кузов его машины и укрывшись за ящиками. Так что сейчас лучше не открывать лицо, иначе шофер не узнал бы меня и от испуга снова провалился бы во мрак бессознательного состояния.
— Ты как себя чувствуешь? — Я задал вопрос вовсе не для того, чтобы получить ответ. И так понимаю, что чувствует он себя ужасно. Просто мой голос должен окончательно убедить его, что под маской скрывается именно тот человек, которого он согласился подвезти.
— Нормально,— покривил против истины шофер.— А где те, которые из леса повыскакивали?
— Вон там,— ткнул я пальцем в кучку трупов.—А еще вон там и вон там. Это основные скопления. Ну еще кое-где по одиночке валяются.
Наверное, не надо было так шутить — шофер не в том состоянии, чтобы адекватно воспринимать подобные приколы. Но ничего не могу с собой поделать, после нервного напряжения во мне просыпается непреодолимая тяга к черному юмору.
Шофер поводил глазами по поляне. В темноте он не мог видеть раны и кровь, но сразу сообразил, что разбойники не сами отдохнуть прилегли, а кто-то их уложил. По каким-то только ему ведомым признакам водитель догадался, что этот кто-то — я. Все-таки хорошо, что он еще не окончательно пришел в себя и воспринимает ситуацию несколько отстраненно. Иначе сдвиг по фазе ему был бы гарантирован.
Проглотив пару таблеток, шофер взбодрился и даже заявил, что в состоянии вести машину. Выглядит он действительно неплохо, и я решил, что посадить его за баранку будет не рискованно. Водила полез в кабину, бормоча что-то о проклятых разбойниках, из-за которых задерживается доставка срочного груза. Сам я забрался в кузов и с наслаждением стянул маску. Генератор загудел, зажглись фары, и машина тронулась.
Просека вывела нас на дорогу, и мы продолжили путь на Москву.
Я решил подремать, однако психика еще слишком возбуждена воспоминанием бойни. Чтобы отвлечься и успокоиться, я решил смотреть по сторонам.
Однако что-то конкретное рассмотреть трудно — темно, да и слишком уж быстро мы едем. Воспользоваться очками — глупо, кто же любуется лесом через прибор ночного зрения? От этого терапевтический эффект еще ниже, чем от наблюдения за мелькающими по сторонам темными силуэтами.
Так что отвлечься не получилось, и в голову лезет разная пакость: трупы, кровь, предсмертные хрипы. А ведь я даже не колебался, когда решил перебить лагерь. Что со мной? Виновато напряжение последних дней? Но никакое напряжение не смогло бы заставить меня убить человека, если бы я не был к этому готов.
Мне приходилось убивать и до происшествия с Олегом. Но одно дело — убить случайно, в драке, защищая девушку от вооруженного обколовшегося насильника. И совсем другое — хладнокровно первым напасть и убить многих людей. И пусть они тоже были убийцами и, может быть, даже насильниками.
Проблема не в том, было ли это справедливым возмездием или жестоким избиением. Играя словами, можно доказать и ту и другую точку зрения. Проблема в том, что мне даже в голову не пришло вызволить шофера каким-то другим способом. Что со мной?
Голова ответила на этот вопрос тупой болью. Все-таки моя нервная система вынесла слишком многое, сейчас не самое лучшее время для самоанализа. Ответа не найду, а мозги поломаю.
Уж лучше буду смотреть по сторонам. Тем более что глаза и без очков адаптировались и к скорости, и к темноте. Сейчас я вполне могу любоваться ночными пейзажами.
Так я и сделал. Все-таки приятно смотреть собственными глазами — это подтвердит каждый, кому приходилось в течение долгого времени получать графическую информацию напрямую в мозг.
Сколько бы ни говорили ученые и инженеры, что прямое вмешательство воздействует на мозг так же, как и естественные сигналы от органов чувств, но это неверно. В такой сложной системе, как человеческий мозг, нельзя учесть всего. Можно принять во внимание больше деталей и взаимосвязей или меньше. Но все — никогда.
Так что просто необходимо время от времени забыть про блага цивилизации. Смотреть своими глазами, слушать своими ушами, думать своей головой.
Клятвенно пообещав себе, что буду следовать этому правилу чаще, я принялся созерцать деревья, убегающие в сторону Петербурга.
Огромная ель, которая даже на фоне ночного леса умудряется выглядеть мрачной. Разлапистая сосна, по-матерински укрывшая ветками низкорослые деревца. Березка, которая, несмотря на недостаток света, по-прежнему белеет. Маленькая девочка с лукошком, бегущая из чащи леса к дороге...
Маленькая девочка?!
ГЛАВА 19
Усталые мышцы недовольно заныли, но подчинились. Тело метнулось через борт грузовика, сгруппировалось. Ноги мягко спружинили, погашая удар.
В руке я обнаружил рюкзак — не помню, что бы я хватал его, когда выпрыгивал. Но, видимо, все-таки схватил. А вот маска так и осталась в кузове. Похоже, у меня талант терять маски. Впрочем, это сейчас волнует меня меньше всего. Самое главное — откуда взялась здесь девочка, которая, судя по лицу, сейчас разревется.
— Привет, ты что делаешь в лесу одна ночью? — спросил я как можно более ласково.
— Я заблудилась,— ответила девочка.
Кажется, она не может понять — доверять мне или нет. Поэтому до сих пор и не расплакалась. Если бедняжка решит, что я плохой человек, то убежит. А вот если догадается, что я заслуживаю доверия, то разревется, предоставив мне возможность решать все ее проблемы.
И это вовсе не искусная игра, не попытка манипулировать и давить на жалость. Обычно дети действительно испытывают те чувства, которые они показывают окружающим. Маленькие дети быстро подмечают, что, когда они плачут, взрослые приходят на помощь. И они этим пользуются, но им тогда действительно плохо, слезы льются настоящие. Лишь с возрастом дети понимают, что вовсе не обязательно на самом деле страдать, достаточно только сделать вид.
— Как тебя зовут? — спросил я.
Девочка промолчала, с подозрением глядя на меня.
— Меня зовут Саша,— сказал я.— А тебя?
— Ира,— наконец ответила девочка. Подозрительность в ее глазках начала таять.— А у дяди Матвея козла Сашкой кличут.
Она посмотрела на меня с некоторой опаской — не рассержусь ли я за то, что она сравнила меня с козлом. Я не рассердился, и девочка немного расслабилась. Но ее маленькое тельце все равно бьет крупная дрожь. «А ведь она уже не боится — понял я,— она просто замерзла».
Я достал из рюкзака свитер, протянул Ире.
— Надень, а то простынешь.
Пришлось подвернуть рукава — все-таки свитер я покупал для себя, а не для семилетней девочки. Правда, с тем, что свитер болтается, я сделать ничего не мог. А вот его длина оказалась кстати — на девочке было только платьице из тонкой ткани, и то, что свитер достал ей до колен, даже к лучшему.
— А теперь рассказывай, где ты живешь, чтобы я мог отвести тебя домой.
Девочка сморщила личико, глазки наполнились слезами. Мой вопрос напомнил ей о том, что она заблудилась. Давясь плачем, Ира поведала мне, что живет в деревне, а где деревня находится, она не знает.
— Дядя Саша, ты тоже не знаешь, где мой дом? Ты не сможешь привести меня к маме?
Я стал успокаивать ее, достал из кармана носовой платок и принялся вытирать Ире слезы. Правда, как выяснилось, вытирать слезы ребенку — очень непростое занятие. Вроде бы Ира и не вертелась, стояла спокойно, а все равно как-то ускользала от носового платка.