Еще там были коробочки с кружевными фарфоровыми стенками, в которые сажали пойманных бабочек, были чашки, у которых сквозь дырочки в первой — кружевной — стенке виднелась вторая — сплошная. На ней были нарисованы горы, дома и китаянки с корзинами цветов.
Из таких чашек можно было пить какой угодно горячий чай, не обжигая руки, потому что от кипятка нагревалась только внутренняя, сплошная стенка, а кружевная оставалась прохладной.
Некоторые чашки были с таким фокусом, что когда вы начинали пить, вода вдруг бурлила и брызгала вам в нос.
А однажды мандарин показал д’Антреколлю чудесную белую чашу. Когда в нее наливали воду, на ее стенках вдруг появлялись, словно выплывали, голубые рыбы. Выливали воду — чаша опять становилась белой.
Но больше всего славилась в Китае фарфоровая нанкинская башня. Ее девять этажей поднимались вверх на 80 метров. Стены были выложены белыми фарфоровыми плитками. Плитки у окон и дверей были желтые и зеленые. На них извивались выпуклые драконы. На острых выступах башни висели фарфоровые колокольчики. Их было восемьдесят штук. Они нежно звенели от дуновения ветра.[2]
Трудные заказы
Но были вещи, которые даже китайские искусные мастера не могли сделать. Из фарфора можно было делать большие вазы и блюда, но плоские пластины гнулись и кривились в обжиге, если они были больше одного квадратного фута.
Богдыханы, как назло, заказывали такие пластины. То им нужны были фарфоровые плиты для облицовки дворцов, длиной в три, а шириной в два с половиной фута, то фарфоровые ящики, имевшие четыре фута в длину и два в высоту.
Одному богдыхану даже пришло в голову заказать фарфоровый орган с четырнадцатью трубками, издававшими разные тона.
Рабочие делали фарфоровые флейты и флажолеты[3], но орга́н им не удалось сделать.
Вместо орга́на они сделали богдыхану другой инструмент из фарфоровых пластинок, висевших рядами. Ударяя по ним палочкой, можно было исполнять целые пьесы, потому что каждая пластинка издавала свою ноту, как струна в рояле.
Это тоже трудно было сделать. Для того чтобы пластинки звучали разными тонами, их надо было делать разной толщины и обжигать при разной температуре: одни — при очень высокой, другие — при более низкой.
Богдыхан не принял этого инструмента, — подавай ему орга́н, да и только!
У «великого дракона» и сердце было драконье. Над неисполнимыми заказами рабочие мучились по три, по четыре года. Они тратили свои деньги на дрова и глину и впадали в еще большую нищету. С отчаяния они просили мандаринов отменить заказы. Но мандарины старались выслужиться — получить павлинье перышко на шапочку в знак милости императора. Они били рабочих палками по пяткам и заставляли их приниматься опять за ту же работу.
Если «великий дракон» умирал, все китайцы в знак печали не стриглись и не брились в течение ста дней, их головы и подбородки зарастали черной щетиной. А рабочие втихомолку радовались: ведь наследник богдыхана — новый «дракон» — всегда отменял прежние заказы.
Одному богдыхану приспичило заказать вазу, такую большую и такую нескладную по форме, что она трескалась каждый раз, как рабочие ставили ее в печь. Тогда приходилось начинать работу сызнова. У рабочих болели пятки от побоев.
В последний раз поставили они в печь проклятую вазу. Пламя из топки освещало их усталые, измученные лица. Они были уверены, что ваза опять лопнет, и тогда — им не миновать казни. С горя один из них бросился в печь и сгорел. Ваза вышла прекрасно.
Восхищенный богдыхан позвал рабочих, чтобы их наградить. Они пришли, но одного среди них нехватало. В печи лежала горсточка пепла.
Китайцы были уверены, что ваза не треснула потому, что рабочий принес ей свою жизнь в жертву. Его прославляли, в его честь воздвигли часовни. С тех пор он сделался у китайцев героем, покровителем всех фарфоровых мастеров.
Этого беднягу звали Пу-тсаи.
«Но жалкие почести, оказанные ему после смерти, не соблазнили никого больше последовать его примеру», написал д’Антреколль в своем письме в Париж, рассказав историю бедного рабочего.
Као-лин и пе-тун-тсе
Однажды старый Сунг, хозяин д’Антреколля, вернулся домой в дурном настроении. Его морщинистое лицо стало совсем серым, он бормотал что-то себе под нос, потом стал громко стонать и плакать. Охая, он взял круглое зеркальце и прибил его снаружи над входом в дом.