- Да вы, наверное, уже сами сообразили. Они нашли их под мостом Колорадо-стрит, связанных спина к спине ржавой проволокой. И разбитых в лепешку, как перезрелые апельсины. Как вам это нравится?
Тяжело дыша, я сказал в трубку:
- Именно этого мне и недоставало, чтобы заснуть сном младенца.
Твердая булыжная мостовая бульвара Арройо Секо проходит в семидесяти пяти футах под мостом Колорадо-стрит, который еще называют Мостом Самоубийц.
- Похоже на то, - помолчав прибавил Ревис, - что вы сунули нос в какое-то очень тухлое дело. Что вы на это скажете?
- Ну, в качестве первого предположения я бы сказал, что парочка неглупых ребят каким-то образом пронюхала, что есть возможность за так содрать выкуп, на собственный страх и риск провернула это дело и на обратном пути с деньгами попалась.
- Для этого понадобился бы помощник - кто-то должен был проболтаться, сказал Ревис. - Вы имеете в виду, что они знали о краже, но бус у них не было. Мне больше нравится другой вариант: они, со всей выручкой и бусами впридачу, вместо того, чтобы отдать все это боссу, попытались удрать из города. А может быть, босс просто решил, что ему приходится кормить слишком много ртов.
Он пожелал мне спокойной ночи и приятных снов. Виски я решил выпить ровно столько, чтобы заглушить боль в голове. Однако на самом деле выпилось значительно больше, чем было мне полезно.
В офис свой я отправился достаточно поздно, в связи с чем рассчитывал чувствовать себя элегантным джентльменом, но почему-то не чувствовал. Две царапины на затылке начали отчаянно зудеть, а приклеенный на обритое место пластырь горел, как мозоль на ноге у бармена в разгар праздников.
Мой офис состоял из двух комнат, навсегда впитавших запахи кофе из располагавшейся внизу гостиницы Мэншн-Хауза. Маленькую комнату, служившую приемной, я никогда не запирал, чтобы клиент мой войти и подождать меня, на случай, если у меня когда-нибудь появится клиент, да еще такой, который станет меня ждать.
Кэрол Прайд сидела в приемной и, сморщив нос, разглядывала линялый красный диванчик, два непарных стула, маленький квадратик ковра на полу и детский письменный столик, на котором валялось несколько старых - еще эпохи сухого закона - журналов.
На ней был коричневый твидовый костюм в крапинку и с широкими отворотами, мужская рубашка с галстуком, изящные туфли, черная шляпа, обошедшаяся ей, насколько я понимаю, долларов в двадцать и выглядевшая так, словно вы могли бы сделать ее одной рукой сами из старой промокашки.
- Отлично, значит, вы все-таки проснулись, - сказала она. - Очень приятно. А я уже начала думать, что вы всю работу делаете в постели.
- Тсс, - сказал я. - Идемте в мой будуар.
Я достал ключ и отпер дверь, полагая, что это произведет лучшее впечатление, чем если я просто слегка стукну по замку - эффект был бы тот же самый, - и мы вошли в следующую комнату, открывавшую взору посетителя ржаво-красный ковер с богатым узором из пролитых чернил, пять зеленых ящиков картотеки, из которых три были заполнены целебным калифорнийским воздухом, рекламный календарь, изображавший живописно разбросанный на небесно-голубом полу набор "Дионна", несколько почти ореховых стульев и стандартный письменный стол со стандартными отпечатками каблуков на нем и стандартным скрипучим вертящимся креслом позади. В это кресло я теперь и опустился, накрыв телефон шляпой.
До сих пор я еще не успел разглядеть ее как следует, даже при свете фонарей в Кастелламаре. На вид ей было лет двадцать шесть, и, судя по всему, она страдала бессонницей. Пышные каштановые волосы обрамляли усталое миловидное личико: неширокий, но зато высокий, выше, чем считается красивым, лоб, маленький любопытный носик, верхняя губа самую малость длинновата, рот далеко не самую малость широковат. Глаза ее могли быть очень синими, когда старались. Ее можно было бы назвать скромной, но не по-мышиному. Ее можно было бы назвать модной, но не по-голливудски.
- В вечерней газете, которая выходит утром, я прочитала, что они напечатали обо всем этом, - сказала она.
- А это значит, что они не собираются раздувать это дело, иначе они приберегли бы сенсацию для утренних газет.
- Ну, во всяком случае, сегодня утром я немножко поработала на вас, сказала она.
Пристально поглядев на нее, я подвинул через стол плоскую пачку сигарет, а сам принялся набивать свою трубку.
- Вы ошибаетесь, - сказал я. - Я не занимаюсь этим делом. Вчера вечером я наглотался достаточно грязи и, чтобы уснуть, полночи глушил себя виски. Пусть им занимается полиция - это ее работа.
- Не думаю, - сказал она. - Во всяком случае, не только ее. В конце концов, вам надо отработать ваш гонорар. Или вы не получили гонорара?
- Пятьдесят монет, - отчитался я. - Я сейчас же верну их, как только выясню, кому их можно вернуть. Даже моя собственная матушка не стала бы утверждать, что я их заработал.
- Вы мне нравитесь, - сказала она. - Глядя на вас, думаешь: вот парень, который уже стал было почти законченным уголовником, но в самый последний момент что-то его остановило. Вы знаете, кому принадлежало это жадеитовое ожерелье?
Я рывком выпрямился в кресле так, что заболело все тело.
- Какое жадеитовое ожерелье? - я почти орал на нее. Ведь я ничего не говорил ей про это чертово ожерелье. Да и в газете о нем ничего не могло быть.
- Вам не требуется много ума, чтобы сообразить, что к чему. Я побеседовала с человеком, которому поручено это дело, - вы знаете лейтенант Ревис. Я рассказала ему про вчерашний вечер. Видите ли, я легко нахожу общий язык с полисменами. Он решил, что я знаю больше, чем это было на самом деле, ну и проговорился кое о чем.
- Ладно. Так кому же оно принадлежит? - спросил я после тягостной паузы.
- Некоей миссис Филип Кортни Прендергаст - леди, которая живет в Беверли-Хиллз - во всяком случае, некоторую часть года. У ее мужа есть миллион или что-то около того и больная печень. Миссис Прендергаст черноглазая блондинка, которая, пока мистер Прендергаст сидит дома и принимает каломель, посещает разные занимательные места.