Остальное останется там, где ему хорошо.
Взгляд внимательный, смерть, ты не отнимешь —
законную горсть
у того, кто уходит, о нас печалясь. Кто же уходит?
кто, соскучившись в долгой разлуке, к милой руке
наконец прикасается? —
тень к тени, былое к былому, белое к белому. Что они там говорят?
Говорят: — Это так. — Я клянусь, это так.
— Так оно было и будет,
даже если не будет. Так.
Прохожий, люби свою жизнь,
благодари за нее. Тени мало что надо: памятник встречи.
(29)
Госпожа и служанка
Ж енщина в зеркало смотрит: что она видит — не видно; вряд ли там что-нибудь есть. Впрочем, зачем же тогда
любоваться одним и гадать, как поправить другое
той или этой уловкой? зачем себя изучать?
Видно, что-то там есть. Что-то требует ласковой мази, бус и подвесок. Молча служанка стоит
в ожидании просьбы, которой она не исполнит.
Да, мы друг друга ни разу не поняли. Это понятно.
Это было нетрудно.
Труднее другое: мы знали
все о каждом. Все, до конца, до последней
нежной его бесконечности.
Не желая, не думая — знали.
Не слушая, знали
и обсуждали в уме его просьбу, с которой он к нам
не успел обратиться и даже подумать. Еще бы.
Просьба одна у нас всех;
ничего-то и нет кроме этой
просьбы.
(30)
Кувшин. Надгробье друга
X
очешь — кувшин, хочешь — копье, хочешь — прялку.
Если лгали про локон, как он на небе нашелся, —
лгали недаром.
Ум печальный отыщет в мельчайшей вещице
вещество, из которого сложены наши созвездья, звуки беззвучных имен, —
она загорится, совьется,
как гирлянда в гирляндах, ласкающих смертное сердце: каждый вечер Персей Андромеду спасает — и каждый
знает, какая рвезда спасает его, подхватив
того, кто больше не с нами. Что хочешь ему — то отдай.
Хочешь — кувшин, хочешь — копье, хочешь — прялку.
Что подвернется, он больше не просит. И это сумеет
стать как всё: нужно только за всё не цепляться, положить эти медные деньги. Он сам разберется, руку поднимет, какой мы здесь не видали, руку созвездья. Возьми, перевозчик, ты видишь, как мы живем на земле:
Прялка, Плуг. Копье. Кувшин.
(31)
Играющий ребенок
И в предчувствии мы проживаем
то, чего жить не придется. Великую славу.
Брачную ночь. Премудрую, бодрую старость.
Внуков — детей того сына, которого нет.
Нет, не пустая мечта человеческим сердцем играет.
Знает ребенок, зачем он так странно утешен.
Чем он играет.
Мы не видим лица. Мы глядим на него, как из двери
мать поглядела — и тут же спокойно уходит: он играет. Белый луч на полу.
— Он еще поиграет,
я успею доделать, что нужно.
Время не ждет, он играет.
Перед самым несчастьем предчувствие нас покидает: это уже не снаружи, это мы сами. Прекрасно
в этой неслышимой музыке, в комнате белой.
Так он в сердце играет,
ребенок, играющий в шашки.
(32)
Надпись
Н ина, во сне ли, я уме ли, какой-то старинной дорогой
шли мы однажды, как мне показалось, вдоль многих
белых, сглаженных плит.
— Не Аппиева, так другая, —
ты мне сказала. — это не важно. У их городов
мало ли было дорог,
которые к гробу от гроба
переходили. — Здравствуй! — слышали мы, —
здравствуй! (мы знаем, это любимое слово прощанья).
Здравствуй! как ясно ты смотришь на милую землю.
Остановись: я гляжу глазами огромней земли.
Только отсутствие смотрит. Только невидимый видит.
Так скорее иди: я обгоняю тебя.
1982. Азаровка.
(33)
(34)
Старые песни
Первая
тетрадь
Что белеется на горе зеленой?
А.С.П.
(36)
1. Обида
ЧТ
О
же ты, злая обида, —
я усну, а ты не засыпаешь, я проснусь — а ты давно проснулась
и смотришь на меня, как гадалка.
Или скажешь, кто меня обидел?
Нет таких, над всеми Бог единый.
Кому нужно — дает Он волю, у кого не нужно — отбирает.
Или жизнь меня не ‘полюбила?
Ах, неправда, любит и жалеет, бережет в потаенном месте
и достанет, только пожелает, поглядит, как никто не умеет.
Что же ты, злая обида,