В течении первого года, после того как прибыл по распределению на место работы, Артур проживал на сьемной квартире, платил бешенные деньги и бомбандировал письмами обожаемую мамочку. Та в свою очередь устраивала перманентные истерики отцу. Вначале тот держал оборону, затем плюнул, решив, что себе дороже проявлять излишнюю принципиальность, тем более год прошел, задействовал нужных людей и обеспечил сыну изолированную жилплощадь.
Мамочка, почувствовав слабину, совершив гигантское усилие попыталась переместить Артурочку поближе к столице, но отец узнав отыграл все назад, да еще пригрозил, что этот выродок там, на Северах и згниет. Даже после его смерти, если нечто подобное повториться. Жена смирилась, но сделала все возможное для повышения комфортности ссылки, переслала чаду мебель, обои, плитку, все для обустройства гнездышка. И, естественно деньги, для оплаты рабочим.
Бедные соседушки, они и не догадывались, что за такой же как у всех, обшарпанной снаружи дверью, разместилось нечто совершенно необычное, с финской сантехникой, немецкими обоями, чешской люстрой, румынской мебелью, болгарскими паласами, паркетным полом. Отделенное от них изнутри совершенно иной, полированной, со встроенным глазком, поверхностью. Все это содержалось усилиями самого Артура в идеальной чистоте и порядке, к этому отцом с детства приучен. Да и выхода не оставалось, ну не домработницу же пускать к себе! Врага в крепость? Да и где ее здесь найти?
Впрочем, все эти хлопоты остались позади. Артур Игоревич вздохнул, подошел к окну, потянул за кисть шелкового, золотистого шнура и приоткрыл немного штору. Увы, глазам открылся все тотже нерадостный, опостылевший, невзачный северный пейзаж.
Тусклый свет заполярного дня, свинцово-серая вода залива, черная туша входящего на ремонт очередного подводного корабля. Одним словом, тоска смертная. Задернул, отсек шторкой внешний мир. Прошел в кухоньку. Забросал зерна в кофемолку. Пожужжал. Пересыпал намолотый кофе в турку. Поставил на плиту. Сварил кофе. Полюбовался пенкой. Налил в кружку с золотым по белому ободком. Добавил молока из пакета. Сливок в этот раз не досталось. Но все равно получилось красиво. Попил кофейку, закусил печеньем....
Боже! Это его мир. Его космическая капсула. Он в вечном одиночном полете... Поднес поближе к глазам турку с кофейной гущей. Всмотрелся внимательно. Только прошлое, прошедшее, ничего о будущем...
Когда он появился в поселке, вышел на работу, мужики местные и бабы сразу почуяли в нем чужака. Чист не в меру, не пьет с коллективом, не дымит "Примой" в курилках, на перекуры все с книжечкой, кефирчиком, кофейком.... чистоплюй хромой. Даже женщины, существа все же более возвышенные и нежные, по самой натуре тонкие и понимающие, правда, в значительной мере, испорченные общением с грубой мужской массой, а потому огрубевшие, сторонились его, смотрели зло, недоверчиво, не отвечали на милые, по мере возможности, улыбки.
Со временем, впрочем, попривыкли, специалистом он оказался толковым, мог просто объяснить, что и как ремонтировать, быстро устранить неувязку, найти неисправность... Лодки знал. Принять не приняли, но ... терпели. А что делать... Коллектив. Профсоюзные взносы платил исправно, на всех собраниях высиживал в задних рядах. Голосовал, в актив не лез. Порученное выполнял. В дружинниках не ходил. Разве в подшефный колхоз не ездил, так ведь хромой черт, что с него спросишь. Вот и жил среди них. Ни свой, ни чужой.
Стало полегше после знакомства с Ксюшей. Теперь его вроде даже жалеют... Инвалид несчастный. ... Артур всегда очень четко чувствовал людей, их отношение к нему. Ошибался редко. От Ксюши шло добро, он ощущал ее способность одарить теплом, женской всепрощающей жалостью. Грех было не воспользоваться столь превосходным "суповым набором".
Миловидная, чуть старше его самого, побывавшая уже замужем и хлебнувшая горького, Ксения одна из коллег не сторонилась его. Подсела раз в перерыв, разговорились. Как водится вначале о литературе, живописи, потом помалу о готовке, о домашнем хозяйстве. Тут он многое знал, ей и неведомое. Заслушалась. Времени не хватило, потому встретились еще... Так они все время в столовке и встречались бы, но Ксюша проявила инициативу - пригласила в кино. Билеты купила. Артур пошел, ему даже интересно стало чем все закончится.
После кино бодро предложил зайти в ресторан. Просто поужинать. По дружески. Все прошло весьма мило и пристойно. Необязательно беседуя о предметах весьма нейтральных, проводил до ее такой же серой и облезлой пятиэтажки как и та в которой жил сам. На предложение зайти почаевничать, секунду подумав, согласился. Поддержал под руку на ступеньках. ... Кавалер.
Чай, по дурацкой советской привычке, пили из стаканов в подстаканниках. Восседая на рассшатанных стульях за покрытым клеенкой кухонным столом. Варенье, вишневое, слегка засахаренное, янтарными грудками лежало на хрустальных розетках, предмете Ксюшиной гордости, приберегаемой для приятных гостей.
Чаем дело не закончилось. Женщина выставила сначала сухое грузинское вино. Уговорила, выпил с ней за дружбу. Потом вытянула из старенького холодильника "ЗиЛ" початую бутылку "Столичной" , но он не поддержал и пить пришлось самой. Выпила можно сказать и ничего, пару рюмашек. Однако хватило. Осмелела, хоть немного язык заплетался, потащила нерешительного кавалера в спальню. Целовала жарко, повалила на никелированную, с шарами, кровать, прям на покрывало, утопила голову в пуховой подушке с кружевной, крахмальной наволочкой. Особым изобилием жилище ее не отличалось, хоть бедненько, но, по крайней мере, чисто, пристойно. Спокойно отметил Артур.
Дальше того дело не продвинулось. Не отозвался Артур Игоревич на ее ласки, уж совершенно откровенные и отчаянные. Не интересовали его женщины. Этого он ей правда не открыл, а придумал некую душесчипательную историю с травмой в училище военном, с последствиями нехорошими, про поломанную молодую жизнь, одинокую, несчастную. Ох, заливалась Ксюша слезами, сочувствовала, переживала. Извинялась, что не поняла, боль душевную хорошему человеку причинила. Он простил великодушно, предложил то, что мог - теплую, душевную, спокойную дружбу. Согласилась...
Спать уложила отдельно, на кушетку, подставив под ноги стул из кухни. На чистых, хрустящих, отутюженных простынях. Он не спал, лежал тихо, не ворочался. Дождался чего хотел, услышал через недолгое время со стороны кровати легкий монотонный шелест, затем погромче, потом мокрое, вязкое, не скрываемое, отчаянное чмяконье и задавленные стоны в подушку. Вот тут возбудился. Еле удалось справиться, чуть не начал удовлетворять себя. Ведь женщина! Женщина мастурбировала. А он всю жизнь ощущал себя именно Женщиной. Не мужиком, не мужчиной, а сначала юной принцессой, теперь - прекрасной Дамой.
Утром тепло, по семейному, нежно даже, приветствовал хозяйку, поцеловал в щечку. Снова чай пили. С сушками. Попращался и ушел. С тех пор они встречались, но не часто, то в кино, то в ресторан ходили. Домой, правда она его не приглашала. Ну а он, естественно, и не собирался ничего подобного делать.
Бабы местные, да и мужики кое-какие, к нему подобрели. Вот ведь, молодой, а страдалец. Инвалид. Ну теперь ясно, чего не пьет, не курит, почему при всяком удобном случае в родной город ездит, часто за свой счет. Лечится бедолага. С тем и оставили в покое. Начальство тоже видать подпиталось слухами, хоть и без особой охоты, но отпускало на пару дней за свой счет. От случая к случаю. Тем боле после "лечения" возвращался повеселевший, без возражений работал сверхурочно. Черт его знает, может вылечиться, женку из местных заведет, крепче к заводу привяжется.
Кто знает как его судьба сложилась, родись он в другой семье. Но что вышло, то вышло. Отец большую часть жизни по гарнизонам, по флотам, морям и океанам. Сына Артуром в честь города, что от япошек освобождал назвал. Там долго служил. Неувязка и с городом и сынком вышла. Грод с базой китаезам неблагодарным отдали, а сынок...