— Алексей, ты обалдел, а? — подскочил к нему Аюпов. — Попал бы в милицию, мы тебя выручили бы, разумеется, но это могло плохо кончиться, представляешь, чем это могло кончиться? Хотя бы пьяные были — по сто пятьдесят водки с кумысом да по два фужера этой шипучки, а могли бы загреметь, за милую душу. Может, у тебя на работе врагов нет? Зато у меня их предостаточно, а такой случай — лучшего подарка им не придумать!
— Начальник смены попер танком, что оставалось делать?
— Я позвонил начальнику аэропорта. По телеграмме кого-то сажали, и он, если уж так случилось, дал команду разместить тебя в гостинице для летного состава. Из уважения к вашей газете. Пойдем. Или вернемся в Уфу? Переночуешь у меня, а завтра привезем сюда.
— Не стоит, ребята. В пять часов надо быть здесь, нет, лучше я посплю лишний час…
В гостинице Грахов посидел немного на кровати — в номере был полумрак, все спали, и почувствовал, что сразу ему не уснуть. Он вышел на воздух, постоял на гостиничном крыльце неприкаянно, нервно — саднили душу глупая история с регистрацией, лихой спор с начальником смены и то, что приятели Аюпова все-таки растерялись. Он не мог не заметить, как они в критическую минуту держались в стороне. Аюпов, по всему видать, раскаивается, что связался с ним. И он, Грахов, тоже вел себя — стыдно вспомнить, кажется, уже переболел застольями с пишущей братией, не раз и не два избегал их, прекрасно зная, что они нередко заканчиваются всевозможными приключениями по причине богатой фантазии, становящейся в определенный момент совсем необузданной. Добро бы разговор был интересным, а то ведь все банально, плоско, глупо. «Так тебе, скотина, и надо, — ругал себя Грахов. — Думать надо, думать! Сиди теперь здесь до утра и думай, думай, думай…»
Он побрел в зал ожидания, боясь остаться наедине с самим собой. Дозвонился до Веры Николаевны и немного успокоился, увидел очередь у буфета, захотел вдруг, до сосания под ложечкой, есть. Взял пару чудовищно толстых сарделек, кофе в бумажном стакане, присел за столик и принялся со злым аппетитом есть хлеб, намазывая его обильно, словно в наказание себе, отвратительной, явно недоделанной горчицей.
— Как, вы не улетели? — остановилась перед ним молодая женщина в зеленом буклированном пальто, в таком же берете. Она стояла с сардельками и кофе. — Вот уж не могу поверить, вы с таким напором шли на того дядечку что я подумала: «Этот молодой человек обязательно улетит».
— Как видите, — мрачно ответил Грахов и передвинул на противоположный край стола грязные стаканы, освобождая ей место.
— Спасибо, — сказала она. — Я тоже приехала вовремя, но не успела. Телеграмму дала, чтобы встречали. Пришлось еще одну дать, успеет ли?
— Вообще-то черт знает что за порядки, — ворчал Грахов. — Билет есть, есть самолет, а улететь на нем нельзя. Оставляли бы места для непредвиденных случаев. Со мной авиация каких только шуток не шутила. — Грахову было приятно болтать с ней, отодвинулись вдруг на задний план недавние его злоключения, и теперь он, как бы глядя на самого себя со стороны, подшучивал, как жил в стоместном номере в Минводах, сидел неделю в Ташкенте из-за снега, убрать его было там нечем, а когда летел из Хабаровска — в Красноярске заменили самолет, и явился в Москву без портфеля. Нет погоды, нет самолета — это обычно, обижаться не стоит, но вот чтобы погода была, самолет был, билет был…
— Вы журналист?
— Нет, корреспондент.
— Разве это не одно и то же? — засмеялась она.
— А почему вы подумали, что я журналист?
— Не знаю, но почему-то догадалась. Кроме того, — она немного замялась, — мне почему-то знакомо ваше лицо.
— Неужели? — спросил Грахов, внимательно посмотрел на собеседницу, — нет, он никогда не встречался с ней. Память на лица у него была цепкая, он мог за быть фамилию, имя, в каком городе встречался, но внешность помнил.
Женщина отвела взгляд, когда он в упор разглядывал ее. Отпивая небольшими глотками кофе, он стал, не глядя на нее, составлять словесный ее портрет (отметив в первую очередь свою ошибку — у нее зеленая вязаная шапочка с кокетливым помпончиком): неброские серые глаза, пышные светло-русые волосы чуть-чуть вьются у висков, ничем не примечательные брови, не редкие и не густые, не выщипанные и не подкрашенные, ресницы круто загнутые, густые, свои, небольшой курносый нос, нет он просто маленький, если смотреть на него сбоку, подобранные губы — сдержанная или сдерживающаяся натура, круглый, мягкий подбородок, светлая кожа, под глазами едва заметные морщины, на какой-то щеке небольшая родинка. На левой? А руки? Пальцы короткие, пухлые, ногти под ярким лаком. Перстень на безымянном пальце левой руки с зеленым камушком — любит все зеленое. Кольца на правой руке нет, не носит, не замужем? Глаза уставшие, добрые и, кажется, умные. А лет ей — двадцать пять…