Егор Саввич оставил ей пни, забрался в малинник. Обстригая пни, она продолжала его расспрашивать. Ее все интересовало: где он работал, кем жена была, за кого дочери вышли замуж, не собирается ли он сам жениться: а что, он видный такой мужчина, да такие еще, наверно, молодайки на него засматриваются… Надоели ему эти расспросы, мало того, Серафима еще ни с того ни с сего хмыкала, хихикала. Терпение его лопнуло, и он стал потихоньку удаляться, чтобы вообще скрыться в чаще.
— Ягор! Ягор! — спохватилась она и, хотя он притаился за кустом орешника, нашла его. — Забыла спросить, Ягор, а ты не отзываисси!
— Задумался, не слышал.
— Слушай, Ягор, скажи, пожалуйста, а не нашла тебя молодая врачиха, которая тебе кровь дала на переливание?.. В госпитале она кровь дала, не забыл, поди? — встретившись с непонятным молчанием, Серафима продолжала тараторить: — Пантелей рассказывал: после войны приехала сюда эта женщина и о тебе расспрашивала. Она тоже вроде воевала… Неужто такое забывают? — от его молчания Серафима совсем растерялась. — Ягор, да как же: тебя на самолете в Москву отправляли, она записку под подушку положила. Неужто, Ягор, не вспомнил?!
— Вспомнил, Серафима, — ответил Егор Саввич. — И помню. Я без сознания был, когда она мне кровь давала, не сказала об этом. И записка ко мне не попала… Затерялась…
— А я, глупая баба, хотела промолчать. Думаю, ладно уж, дело полюбовное, нечего в него соваться, а вышло вишь как — ты не знал!
Увидев помрачневшего задумавшегося Егора Саввича, Серафима сделала несколько шажков назад, повернулась и скрылась в кустах.
Он поднял с земли корзину и побрел к железной дороге. Если она по госпитальным документам, размышлял он, все равно что красный следопыт, разыскала место моего призыва, приехала сюда, то что же могло ее остановить, когда узнала, где я живу? Должно быть, она читала у Пантелея мои письма, прочла и то, в котором сообщал о своей женитьбе. Не зря, получается, Марта, эта страдалица, ревновала всю жизнь к ней…
Еще укор поселился в душе Егора Саввича — он-то мог, так сказать, в обратном порядке разыскать госпиталь и найти следы Ани. Мог если не найти, то хоть попытаться… Она ведь и после войны если уж не любовью, то памятью о ней сражалась за него, кто знает, наверное, и по сегодняшний день благословляет его на жизнь.
Не один год Егор Саввич ищет Аню. Давным-давно приготовлены у него слова на случай встречи, он сотни раз произносил их мысленно и сотни раз становился перед нею на колени и с величайшим благоговением целовал ей руки…
— Вы, конечно, опят с оленьими языками не едали, — скажет иногда Егор Саввич загадочную фразу какому-нибудь визитеру, начавшему разговор о деле с белых грибов в Снегирях, с моста через Истру возле деревни Жевнево, того самого Жевнево, которое указывается в пособиях для московских грибников. И добавит, немного помедлив, совсем раздумчиво: — И морошкой, значит, их не закусывали…
СКАЗКА О БЕРДЯНСКОМ БЫЧКЕ
Вполне возможная быль
Азовский бычок-кругляк с латинской фамилией Neogobius melanostomus жил недалеко от берега между Белосарайской косой — узкой полоской суши, уходящей далеко в море, и человеческим городом Бердянском, от которого он и получил прозвище — бердянский. Ему выпала судьба быть особью мужского пола, и поэтому окраской он был черен, как вышедший из моды телефонный аппарат. Из-за этого приазовские мальчишки называли такого бычка кочегаром, принимая его не за мужчину, а за представителя какой-то особой бычковой породы.
У кругляка была уютная норка под известняковым камнем, в которой он спал, прятался от хищников и предавался размышлениям о жизни в часы досуга. Когда наступала пора обзаводиться потомством, он убирал ее от разного холостяцкого мусора и приглашал круглячку, серенькую, в общем-то конопатенькую от головы до хвоста рыбку, которая, немало привередничая, заплывала и выплывала из норы, делала кругляку всевозможные мелкие и досадные замечания — то заметит в углу пустую створку от моллюска, то комочек грязи найдет или окурок. Бычок, само собой разумеется, был некурящим, но как-то сорвал с крючка окурок и приволок домой, затолкал в расщелину в качестве украшения. Но бычихе не понравился запах — оно и понятно, она самка и в определенную пору ей многое бывает не по нраву.
В конце концов они уединялись в норке и вдали от рыбьей общественности справляли свадьбу. Круглячка оклеивала стенки норки икрой и уплывала восвояси, а он, никому не жалуясь и не требуя алиментов, оставался оберегать потомство. На камне росла азовская камка́ — трава, используемая людьми для набивки матрасов, кресел, диванов, стульев, и пока она росла, кругляк прятался в ней, готовый броситься на всякого, кто осмелится приблизиться к его дому. Здесь же, на траве, жили моллюски, и бычок, не упуская ни на миг из виду свою норку, подкреплялся, глотая их целиком, прямо в створках.