— Чубуков, ты озверел! Все, я бросаю штангу! — кричал ему Бардадым в раздевалке, срывая с себя пояс — брезентовый, толстенный, изготовленный из плоского приводного ремня.
Но Чубуков не зверел. Она сидела в зале. Каждый раз, подходя к снаряду, он смотрел на нее и видел, что она болеет за него, и кричит, и хлопает в ладоши неистово, когда ему покоряется вес…
Он не стал ни знаменитым поэтом, ни рекордсменом-штангистом, вообще в своей жизни не совершил ничего примечательного — отслужил в армии, женился на учительнице и давно уже имел детей, закончил после техникума институт, работал в конструкторском бюро инженером, имел вес около ста килограммов, потому что бывшие штангисты редко бывают изящными, и немного поседел. Единственное, что он смог, и сам относился к этому иронически — так это купить на прошлой неделе «Жигули», и ехал теперь на собственной машине под Ростов, где гостила жена с детьми.
Вначале он думал заехать только в поселок Кочеток, посмотреть на техникум, в первую очередь на дендропарк, который славился еще в те годы богатством коллекции деревьев и кустарников, и, если не встретится никто из знакомых, продолжить путь дальше, к Ростову.
Чугуев был таким же зеленым, как и раньше, так же справа на холме возвышалось желтое здание со шпилем, в нем будто бы когда-то было суворовское училище, а само здание строилось чуть ли не во времена Аракчеева. Слева, как и прежде, склон был густо усеян одноэтажными белостенными домами. Чубуков вспомнил, что это место называется Зачуговкой.
Возле автобусной остановки на углу он поехал медленно, ему показалось, что ее отнесли немного подальше от автомобильной трассы Харьков — Ростов. Здесь он последний раз видел Риту — она провожала его, кондукторша тогда еще по иронии судьбы выписала два билета: «Вас же было двое!» Видимо, они прощались так, что со стороны можно было подумать: эти едут вместе… Всего час назад Чубуков сидел у них дома на диване и не верил, что Рита красила белилами оконные рамы и подоконники, готовясь к своей свадьбе. Иногда она оставляла кисть в банке, садилась рядом, смотрела поразительно преданными глазами, плакала и просила прощения. Он был остриженный наголо — его призывали в армию, но в Харькове, на комиссии, терапевт нашел какие-то изменения в сердце, чуть ли не стенокардию, и его вернули назад. Рита, полагая, что он уже служит, поддалась на уговоры родителей и старшей сестры, согласилась выйти замуж за выпускника летного училища.
«Я дала ему слово», — твердила она, когда Чубуков говорил ей, что теперь, поскольку он не идет в армию, может жениться на ней.
«Ведь ты же любила меня…»
«Это правда, я любила и люблю тебя, но я дала ему слово! — защищалась она. — Мне родители житья не дают: выходи и выходи за него замуж… У меня уже нет сил сопротивляться… А ты погуляй еще, куда тебе спешить…»
«Ладно, погуляю».
«А что у тебя с сердцем?» — испуганно спрашивала она каждые пять минут, забывая, что не раз задавала этот вопрос.
«Что-то не так, как должно быть», — отвечал он, не зная, что через месяц он станет задыхаться по ночам, в конце концов попадет в больницу, куда его привезут без сознания, а потом, два года спустя, он будет совершенно здоров и пойдет служить в армию. И Рита долго еще будет писать ему письма… Какие нежные, полные любви присылала она письма в больницу, сколько в них было хорошего, чистого! Но умрет у нее первенец, поделится она горем с ним — Чубуков не найдет ничего иного, как намекнуть ей, что это, быть может, возмездие…
Вспомнив об этом, Чубуков поморщился от досады — надо же было так бездушно поступить, до чего жестока бывает молодость! И правильно Рита сделала, что на то письмо не ответила. Да и он отчасти не хотел продолжать переписку — как-никак она замужем, пишет ему такие письма, причем муж знает об этом… Да, она продолжала любить его, Чубукова, и нужно было сделать так, чтобы она относилась к нему теперь по-другому, каким-то образом упасть в ее глазах. Упасть, но зачем же так низко?!
Он свернул налево, на Кочеток, прибавил газу. Поселок был виден из города — вдалеке, на взгорке, белели дома среди зелени. Дорога туда теперь хорошая, асфальтированная. По бокам — бурая стерня, гречишное поле, уже убранное. А в те годы он каждый вечер, какой там вечер — ночью, в час или даже в два, в любую погоду, в дождь, в слякоть, в мороз возвращался из Чугуева в общежитие. Туда — шесть, столько же — обратно. Всех, кто возвращался после двенадцати, ребята, дурачась, в комнаты не пускали, требовали исполнить песню а Чубукова не заставляли петь. Вряд ли побаивались, хотя и стал он самым сильным человеком в техникуме, нет, для них все, что было у него с Ритой, тоже было свято.