Шишкин, пользуясь моментом, когда начальник отошел к двери и стоял к ним спиной, тронул Строева за руку и спросил взглядом: кто это? Тот махнул рукой — потом, мол…
А это был Борис Петрович Самвелов. Вечером, после того как он ушел, Строев и Шишкин составляли проект новых обязательств. Самвелов дал команду проложить до нового года сверх плана километр пути и написать о почине письмо товарищу Сталину… Не ленятся строевцы, хотел возразить Шишкин, жилы рвут, как саперы, бабы работают, только бы лишний рельс уложить, но не возразил: раз Самвелов начальник, его дело — ругать…
— Утром соберем народ и примем, — сказал Строев. — Самвелов пообещал приехать, значит, приедет, я знаю. Да и не километр, а километр семьсот тридцать один метр нужно, чтоб дойти до моста… А письмо, Пармен, по твоей части. Возьми любую газету: посмотри, как там пишут…
Придя домой, Шишкин обложился газетами и стал выискивать в них подходящие абзацы. Затем на свой страх и риск выдрал из какой-то Дашиной тетради двойной лист и приступил к переписыванию. Писал он огрызком химического карандаша, который то и дело слюнявил для выразительности почерка. Он не хотел бы, чтобы за этим занятием застала его Даша — неловко даже говорить: он, Шишкин, пишет письмо Сталину!.. Строевцы поймут: Самвелов требует. Разве Даша поймет? Может, и не засмеется открыто, в глаза, но подумает: захотел Пармен Шишкин тоже славы, вступил в переписку с самим товарищем Сталиным… Мало у того забот, что ли? Ну, ладно, печатают в газетах о больших заводах, так их вся страна знает, а здесь что? Задрипанный какой-то поезд, а туда же… Нет, и не думал Шишкин отправлять письмо в Москву, считая, что оно, конечно, для подъема духа строевцам — нелишне, но всерьез беспокоить товарища Сталина посланием — этого он и в мыслях не держал… Утром, когда Шишкин показал письмо Самвелову, тот похвалил:
— Вот видите, как хорошо вы написали: взвесив свои возможности. То-то и оно — возможности, они всегда есть. По стилю бы немного надо пройтись, но это потом. А теперь пойдемте к народу…
Сверхплановый тот километр и еще семьсот тридцать один метр строевцы проложили. Было холодно и голодно, у Шишкина в последние дни перед Новым годом распухли ноги — он с трудом надевал и стаскивал валенки. После Нового года он не вышел на работу, лежал дома. Даша получила комнату, забрала вещи.
Потом неожиданно навестил Самвелов в сопровождении Строева. Он прохаживался по комнате, как и тогда, в конторе, скрипел кожаным пальто, интересовался делами, здоровьем.
— Одна нога отошла, Борис Петрович, а вот другая не хочет. Раненая она у меня, а доктор пока ничего определенного не говорит.
— Значит, хороший доктор, если ничего не говорит. Им вообще меньше верить надо…
Самвелов остановился возле комода, стал просматривать старые газеты, повернулся вдруг круто, и Шишкин впервые увидел, что у него большие голубоватые глаза с необычно темными зрачками.
— А это — что? — спросил он, показывая письмо, которое писал Шишкин. — Значит, вы не отправили его тогда? Ну, знаете, я затрудняюсь даже, как это квалифицировать. Вы за это ответите, Шишкин! Вы, Строев, будете свидетелем, подтвердите, где я его нашел…
Самвелов не задерживался больше, а Строев, повернувшись уже в дверях, покачал головой: эх ты, Пармен, Пармен…
Очнулся он, почувствовав, что куда-то лежа едет. Мелькнуло лицо молоденькой девушки — под белой косынкой внимательные, немигающие глаза… Положили на что-то твердое. Над ним — огромная люстра с несколькими десятками лампочек, от них — сухой жар. Рядом заговорили люди, но смысла слов их он не улавливал и боялся, что это сон.
— Жив, солдат? — Над ним наклонилось мужское лицо в белой маске.
— Жив.
— И еще хочешь жить? — с сильным кавказским акцентом спросило лицо.
— Хочу.
— Если хочешь, будешь жить, дорогой. Сколько тебе лет?
— Полных? Двадцать семь.
— А сколько раз тебя штопали?
— Три раза.
— Дело знакомое?
— Знакомое.
— Тогда считай: раз, два, три…
Он стал считать лампочки. Начал от самой верхней, дошел по ходу часовой стрелки до лампочки с надтреснутым стеклянным оконцем. Это была девятая. «Считаешь?» — донесся голос врача. Шишкин угукнул в ответ, осилил еще то ли пять, то ли семь, сбился со счета, вернулся к девятой. А потом люстра стала матовой и медленно гасла, продолжая излучать сухой жар. Он хотел крикнуть: включите свет! и, может быть, крикнул, но уже не услышал своего голоса…