А на следующей неделе, возвращаясь с работы, Пармен Парменович увидел возле старой казармы, в беседке под тополями, незнакомую женщину. Когда она заметила его, то стала поправлять волосы, одергивать цветастое платье в огромных, в натуральную величину подсолнухах, и он по тому, как это женщина делала, догадался, что приехала Даша. Он на всю жизнь, не подозревая об этом, запомнил ее характерные жесты. Когда он подошел ближе, она поднялась, опустила руки. В ней ничего не осталось от прежней властности и неукротимости, перед ним стояла пополневшая и постаревшая женщина с пучками морщин вокруг рта, с сединой, которую уже не истребить никакими красителями, и в глазах он прочитал и благодарность, и мольбу о прощении. Он никогда не умел точно выразить словами при ней, что думал или чувствовал, и на этот раз задал вопрос, который вряд ли был уместен:
— Зачем ты, Даша, приехала?..
ЛУГ, УРОЧИЩЕ ЗМИЕВСКОЕ
За окраиной города, в котором я вырос, за железной дорогой есть луг, великолепный заливной луг, есть урочище Змиевское и болото, где растут ольха, бузина, калина, хмель, ежевика, папоротник по пояс… Места там низкие, сырые, и ольхи, или, по-украински, вильхы, так много, что и окраина наша — Вильшанивка, а мои родичи, все без исключения, если даже носят иную фамилию, — Вильшани. А поскольку их немало, то прозываются они, к примеру, так: Володька Вильшаный Василия Панькового. На первый взгляд вроде бы многовато накручено, но ведь проще и не сказать, если вести речь о Владимире Васильевиче, сыне Василия Пантелеевича. Меня там называют Сашком Андрия Вильшаного или Сашком Вильшаным бабки Ягоровны, чтобы не путать с Сашком Вильшаным Сергея Иванового…
А за урочищем — озера: Глубокое, Круглое, Кривое, лес дубовый и река Северский Донец. Не Северный, как многие считают и даже пишут, такого не было и нет, а Северский — по названию славянского племени северян. За Донцом — город с пятиглавым собором, в котором, по преданию, Петр Великий, спеша из Азова под Полтаву, в день своего рождения сам читал изюмцам псалтырь, и — пепельно-серая гора Кремянец, по-старинному Изюм-Курган. Если приглядеться к ней — седая она, обильно политая кровью, усеяна русскими косточками в недавние и давние времена. Есть на ней скромная металлическая доска с длинным списком советских частей и соединений, сражавшихся здесь в минувшей войне. Под горой, на забытой и почти исчезнувшей ныне речке Сальнице еще Владимир Мономах бивал половцев. Глядя на гору, прощались с Родиной 9 мая 1185 года, за восемь веков и полных шестьдесят лет до Дня Победы, ратники князя Игоря: «О русская земля, уже за шеломянем еси!..»
Три с половиной века назад поставили русские служивые люди на горе укрепление — Изюмский окоп. Со временем окоп стал городом-крепостью, центром казачьего затем гусарского полка. Два с половиной века изюмцы служили Отечеству, распевая походную песню: «Есть на Руси полки лихие, недаром слава их громка, но нет у матушки-России славней Изюмского полка». Упоминается в той песне пол-Европы, может, и больше, а заканчивается она не без гордости и собственного удивления: «И даже раз Париж смятенный в своих прославленных стенах видал твой доломан червонный и синий ментик в галунах». И вот у этих рубак, как свидетельствует Филарет, был священник с нашей фамилией, а у него, это уже семейное предание, была дочь, разумеется, красавица. Любил ее гусар, без венца, и кто знает, как все было, но ушел он в поход и погиб. Вот так наш род не поменял фамилию…
Многое можно рассказать о Кремянце, но всему свое время…
Сашко Андрия Вильшаного, или Сашко Вильшаный бабки Ягоровны, часто думает о том, что было, есть и будет за железной дорогой. В нем живет неудовлетворимая потребность побывать там, пройтись, непременно босиком и утром, по росному лугу, обойти заросшие камышами озера, побродить по урочищу и болоту, прогуляться к Донцу — в любую пору года постоять молча минуту-другую на сребреных его берегах. На лугу хочется упасть лицом в цветущий клевер, закрыть глаза, уйти на миг от всех забот, суетного и преходящего — пусть жужжат пчелы, пахнут травы, пусть только ощущается тепло, дыхание родной земли.
Там, за железной дорогой, пробуждается в душе самое лучшее, что у него есть; там, как ни в каком ином месте, остро чувствует причастность свою к родному краю, приходит к мысли, в которой убеждается не напряжением ума, а при одном виде зовущей зеленой стены Змиевского, двух диких груш посреди огромного луга, что великое благо для человека иметь то конкретное место на земле, которое можно прежде всего назвать родиной, — как и матерью только одну из всех матерей.