— Оплатить всю вашу обстановку я просто не в состоянии, — сказал он маме при свидании, — но мелкие отдельные вещи, в виде ваз, ковров, драгоценных пепельниц и других безделушек, я буду постепенно покупать.
Таким образом, через известные промежутки времени мы имели от Грязнова приток каких-то сумм. Помимо этого мы обладали еще некоторым фондом. Это был небольшой кованый ручной сундучок, с которым мы не расставались и в котором находились наши уцелевшие драгоценности. Оказались они на наших руках вот при каких обстоятельствах. Кроме тех драгоценностей, которые мама носила и которые были у нас в дни революции, другая их часть, представлявшая особую ценность, сберегалась в банке, в специальном сейфе. Ключ от этого сейфа, как и у других владельцев сейфов, находился у мамы.
В первый же год революции, когда все банки стали национализировать, вскрытие сейфов представляло еще большую трудность для неопытных рук, в чье владение эти богатства попали.
По этому случаю было опубликовано обращение ко всем гражданам, имевшим свои сейфы в банках. Владельцев просили прийти, имея на руках ключи от сейфов. Говорилось также и о том, что какая-то часть из носильной мелочи будет выдана владельцам на руки.
Вот поднялось волнение! Возникла масса толков и столько же опасений. Очень многие люди решили, что это «удочка», — в банк они не пошли и ключей от своих сейфов не понесли.
— Знаем мы, чем это пахнет! — говорили они. — Пойдешь, ключ отдашь и не вернешься… — Таково было их мнение.
Но мама пошла: она любила и думать, и поступать по своему усмотрению. Мне трудно определить, что именно ею руководило. Может быть, глубокая религиозность, лежавшая в основе всего ее существа, делала ее спокойной, твердой и ко всему готовой, может быть, и присущее ей чувство дисциплинированности побудило ее поступить так, как этого от нее требовали. К сожалению, в тот день мама не взяла меня с собой, и я не могу рассказать точно, как это все происходило, поэтому не буду «измышлять», а передам все кратко, по маминому рассказу.
То отделение банка, в котором находился наш сейф, было полно красногвардейцами, и вообще по всему банку была расставлена вооруженная охрана. Всем делом почему-то руководил какой-то матрос, без специалистов-ювелиров. На столе стояли весы, и на их чашку клали реквизируемые драгоценности. Матрос имел, видимо, о ценностях самое смутное понятие. Прежде всего он хватал и складывал на весы все оказавшиеся в нашем сейфе мужские золотые часы, а вслед за ними и цепи к ним. Потом, будучи, очевидно, осведомленным в том, что шифры были бриллиантовые, на чашку весов попали шифры всех фрейлин, которые были в нашем роду. За этим последовали все нательные кресты, все цепи к ним и все обручальные кольца. Посмотрев с чувством глубокого удовлетворения на ту внушительную горку, которую составили все эти снятые с весов вещи, матрос махнул рукой на все оставшиеся драгоценности, осыпанные камнями, сгреб их в кучу и отдал онемевшей от изумления маме. Кроме того, он протянул ей бумагу для подписи. По правде сказать, я никогда не интересовалась этой, как я впоследствии поняла, интереснейшей исторической бумагой. Помню только, что она содержала в себе цифру реквизированного у нас золота, а ниже стояла пометка, в виде оговорки, что «мелочь» с осыпью камней (браслеты, серьги, кольца и прочие безделушки, как не представлявшие валютную ценность) выдана маме на руки.
Хотя это теперь и звучит анекдотом, но в числе этой «мелочи» мы получили наш фамильный, Мещерский (греческий, голубой воды) бриллиант в 20 карат. Он был осыпан мелкими бриллиантами, имел форму ромба, висел на плоской бриллиантовой петле и тончайшей платиновой цепочке. Мы получили также уникальное ожерелье из индийских рубинов, с портретом Отелло (миниатюрой, сделанной на слоновой кости).
— Ишь, какого негра на шею вешали!.. — презрительно улыбнулся матрос, бросив в предназначенную маме кучку драгоценностей это редкое ожерелье.
Все изделия из платины: запонки, брошки, цепочки — матрос принял за серебро и тоже нам возвратил. Мы получили массу драгоценностей, которые впоследствии составили три отдельные шкатулки, но в те дни мы все это заключили в кованый сундучок, имевший одно над другим четыре отделения, выложенные бархатом.
В период наших арестов мы отдавали этот сундучок первому попавшемуся, кто присутствовал при этих печальных событиях. Чаще всего это бывали те люди, у которых мы ночевали. И получалось так, что хранителями этого сундучка всегда оказывались наши друзья и сундучок каждый раз возвращался в наши руки целым и невредимым.