И вновь девушка ничего не ответила, лишь в глазах ее вспыхнуло нечто, расцененное мужчиной как согласие.
Мужчина передвинул свечу, поставив ее у девушки в изголовье в футе от сложенной из сухих стеблей стены, чтобы та не загорелась. Затем он начал молиться, прося у Господа моральной и физической силы для того, чтобы вывести эту девушку из тьмы на божественный свет. Плоть шевельнулась под тканью его брюк, и он понял, что его мольбы услышаны.
Он встал, слегка сгорбившись — крыша хижины была слишком низкой для него, — снял сюртук и ботинки, расстегнул штаны, и они вместе с фланелевыми кальсонами упали к его ногам. Плоть мужчины подрагивала, скрытая длинной рубашкой. Опустившись на костлявые колени, он раздвинул ноги девушки, и они разлетелись в стороны, как у тряпичной куклы. Мужчина взглянул в ее лицо, но глаза были скрыты тенью, и прочитать в них что-либо не представлялось возможным.
Мужчина лег на девушку, но та лишь глухо замычала. Тогда он взял свою плоть в руку и направил ее в теплые бархатистые глубины.
— Я есмь Альфа и Омега, — зашептал он девушке на ухо, — начало и конец, который есть, и был, и грядет, Вседержитель[10].
С этими словами он вошел в нее. Девушка напряглась и захныкала, но мужчина зажал ее рот ладонью.
— Не сопротивляйся, дочь моя, — прошептал он. — Я не причиню тебе боли. Я твой духовный наставник. Молись. Молись о спасении и искуплении. И оно придет к тебе.
Из груди мужчины вырывались глухие стоны, капли пота скатывались по его лбу и падали на лицо девушки, а свисавший с его шеи серебряный крест, украшенный резной слоновой костью, колотил ее по носу. Девушка наконец расслабилась и покорно обхватила спину мужчины руками.
Глава 8
Сентябрь 1839 года
Китти подняла фрамугу и, прищурившись, посмотрела на небо. Было прохладно и пахло дождем, однако темных дождевых облаков было не так много, как ей хотелось бы.
Китти вновь закрыла окно и, сев на кровати, принялась задумчиво разглаживать блестящую серую ткань платья. Это было ее лучшее платье, купленное еще в Норфолке. Изначально его ворот и рукава украшало изящное кружево, но Сара велела его отпороть, заметив, что подобные излишества не соответствуют предназначению миссионера. Период траура по отцу закончился, чему Китти была несказанно рада. Она так заносила оба своих траурных платья из бомбазина и крепа, что они порядком обветшали и приобрели зеленоватый оттенок. Теперь они висели в шкафу, подаренном Хануи, и ждали, пока из них сошьют что-нибудь полезное.
Китти нарядилась в свое лучшее платье, потому что сегодня вечером к чаю ожидался гость — молодой миссионер Саймон Баллок из Веймейта. Она ни разу с ним не встречалась и не испытывала ни малейшего желания знакомиться, но Сара пригласила его на чай, и теперь Китти не могла не присутствовать. Намерения тети были ей понятны — Сара собиралась выдать ее замуж.
Китти вздохнула. Роман с Хью Александром, повлекший за собой столь неприятные последствия, закончился год назад, и теперь она почти не помнила его лица, но причиненные им страдания — вернее, страдания, которые она сама себе причинила, — все еще отзывались в сердце нестерпимой болью. Теперь Китти знала, что Хью никогда не был подходящей для нее партией, но ее до сих пор беспокоили пробуждающие отвращение воспоминания о том, насколько наивной она была, доверяясь ему, и о том, насколько слепа она была в этой своей наивности. Китти знала, что, если бы она не совершила глупость, она не сидела бы сейчас здесь, и если кто-то и был виноват в ее бедах, то только она сама. Чувство унижения слегка померкло, но боль была все такой же острой. Никогда больше она не поверит мужчине.
Впрочем, потенциальных женихов было не так уж много. Райан Фаррел отличался раздражающе дурными манерами — исключение составлял лишь тот день, когда по какой-то необъяснимой причине он решил сделать ей подарок, — да и реакция Китти на него ничем не напоминала того возбуждения, которое она испытывала в присутствии Хью Александра. И посмотрите, к чему это привело. Если уж обворожительному, утонченному Хью нельзя было доверять, то капитану Фаррелу, высокомерному, не признающему авторитетов и не испытывающему уважения к общепринятым правилам поведения, и подавно.