Подчеркнутый карандашом текст заканчивался, и читать дальше Олег не стал.
— Ну и зачем ехать? — спросил равнодушно.
— Обратил внимание на место действия?
— Конечно.
— Очень нужно было гэбистам возить из одной глухой тайги в другую чужеродных белоручек!
— Шлепнули?
— Именно.
— Но ведь написано, что опять в баржу погрузили…
— Слухи распустили, Олежек, слухи.
— Пусть по-вашему. Дальше?
— Дальше? Ты же знаешь нравы толстолобиков из НКВД. Если что-то и брали у подопечных — малоценное, чисто утилитарного назначения.
— Хорошо. Когда ехать?
— Не откладывай. Святковский, кажется, владеет польским?
— Свободно, — подтвердил Олег.
— С ним и Саженевым полетишь. Документы я подготовлю.
Хозяин квартиры сгреб ворох газетных вырезок, встал и прошел к камину, бросил вырезки в топку. Глядя на скоротечное пламя, сказал:
— С автором заметки встречаться не нужно. Свое расследование проведите. Разыщите старожилов, очевидцев.
— Ясно…
2
— К вам, Александр Иванович. Кажется, те самые поляки, — сказала секретарша, появившись на пороге кабинета директора отдаленного сибирского леспромхоза «Лататский».
— А, зови, зови, — живо откликнулся директор. — И позвони в столовую. Пусть там что-нибудь соберут. Поприличнее, сама понимаешь…
Секретарша кивнула и вышла. Директор в остававшиеся секунды поправил узел галстука, провел два раза по волосам расческой. Пепельница была полна окурков. Быстрым точным движением он вытряхнул содержимое пепельницы в урну. Хотел еще собрать в стопку деловые бумаги на столе, однако не успел: в кабинете уже находились трое рослых молодых людей.
— Олег Остапенко, член зарубежной секции общества «Мемориал», — протягивая руку вышедшему из-за стола навстречу гостям директору, отрекомендовался один из троих, парень с рыжеватыми волнистыми волосами.
— Никитин, — назвался директор. — Очень приятно видеть вас в наших краях…
— Юрий Саженев, корреспондент пресс-клуба «Мемориала», и Мечислав Святковский, наш гость из Польши, — представил директору леспромхоза своих спутников Остапенко.
— Да-да, мне о вас звонили дважды. — Директор помолчал. В доказательство своей осведомленности прибавил: — Поляк — студент Краковского университета и председатель комитета «Вольная Польша».
— Так, — подтвердил Остапенко.
— Мой отец был ранен при освобождении Польши. Как раз на подступах к Кракову, — сказал директор. — Так что не совсем чужая для меня страна. Переведите студенту.
— Ну нужно, — с едва уловимым акцентом сказал Святковский. — Я знаю русский, пан директор. И для меня Сибирь тоже не совсем чужая страна.
— У Мечислава родственники погибли в этих местах. Полвека назад, — сказал Остапенко.
— Да, тут до войны и в войну жили поляки. На кордоне Сушняки, — подтвердил директор леспромхоза. — Я, правда, мало знаю об этом, совсем не знал, пока в газете не написали недавно.
— А кто знает хорошо? — спросил Остапенко.
— Игнатьев, технорук наш. Он и рассказывал о поляках журналисту из области. Вы садитесь, я сейчас приглашу Игнатьева. — Директор взялся за телефонную трубку.
— Секунду, — включился в разговор корреспондент пресс-клуба «Мемориала». — Технорук был очевидцем?
— Какой очевидец! Ему пятидесяти еще нет.
— Тогда не нужно. Он все рассказал. — Из «дипломата» Саженев извлек темно-коричневую папку, кожаную обложку которой украшали вытисненные золотом надписи на русском и польском языках: название комитета — «Свободная Польша» — и ниже двуглавый орел. В папке были всего две аккуратно подклеенные вырезки из газет.
— Вот. Статья в вашей областной газете и ее перевод в варшавском «Вечере».
— Интересно. — Директор подержал папку, разглядывая статью на чужом языке. — Даже перевели.
— Да. Наша цель — тоже написать об этом. Но более подробно, — сказал Остапенко. — С кем еще можно поговорить о поляках?
— Лесопунктовские старожилы в Сушняках должны помнить. Бараки стояли около Сушняков.