— Сушняки — это далеко?
— Пятьдесят километров по узкоколейке.
— А когда можно туда уехать?
— Да как захотите. Хоть сегодня. Сейчас пообедаем, и можно ехать. Я провожу вас в лесопункт.
Молодой поляк после этих слов директора заговорил на родном языке, обращаясь к Саженеву.
— Мечислав сказал, что ему было бы неприятно обидеть вас, — перевел Саженев директору леспромхоза, — но он опасается, что, если мы приедем в Сушняки в сопровождении начальства, люди не так свободно будут чувствовать себя, искренних разговоров может не получиться.
— Хорошо, как вам удобнее, — пожал плечами Никитин.
— Но это без обиды?
— Конечно. Пообедать вместе со мной, надеюсь, не откажетесь?
— Спасибо, пан директор, — Мечислав улыбнулся. — С удовольствием.
3
— Да читал я ее, — отмахнулся от газеты одинокий старик-вдовец Григорьев, в прошлом лесоруб. Он был четвертым из сушняковских старожилов, в избу которого вошли приехавшие издалека в глухую таежную деревеньку гости. — В ней про поляков половина не сказана, а половина — неправда.
— Как так? — спросил Остапенко.
— Так. Не весной их привезли, а летом. Шиповник вовсю цвел. Из области никто из сотрудников НКВД не приезжал. Они еще уехать не успели, когда это случилось.
— Что случилось?
— Ну, забастовка на узкоколейке или как хочешь называй. Один из поляков, лысоватый, щуплый такой и с золотыми фиксами, Вацлавом звали, поднялся на пустую платформу: «Мы, — говорит, — не пленные, а беженцы из другой страны. Не обязаны подчиняться всем законам вашего государства. А с нами как с рабами, как с быдлом обращаются». После этого поляки бросили работу, пришли в Сушняки, и Вацлав говорил то же самое.
— Вы были очевидцем? — спросил Мечислав.
— Да там вся деревня была.
— А что сотрудники из органов?
— Не вмешивались. Их мало было. Вызвали подмогу из зональной комендатуры и наблюдали.
— А дальше?
— Дальше… — Григорьев сделал глубокую затяжку папиросой, выдохнул: — Дальше расстреляли их всех. В Староармачевском бору.
— Это точно?
— Куда точней. — Григорьев невесело усмехнулся. — На глазах у отца. Он лесным объездчиком был. Как раз в это время по бору проезжал. Ясное дело, его не видели…
— И вы можете показать, где именно расстреливали? — спросил Мечислав.
— Конечно. Мы в том же году осенью зарубки на корнях пихт сделали. На случай, если срубят деревья. Да и без зарубок всегда помнил.
— Проехать туда можно? — спросил Остапенко.
— Нет. Только пешком, — ответил старый вальщик.
— А сколько дней туда добираться?
— Дней? — удивленно переспросил Григорьев. — Помоложе был, так часа за два доходил. Сейчас еще полчасика накинь.
— Сходим завтра? — попросил Остапенко.
— Пожалуйста, я тоже очень прошу. — Мечислав приложил руку к груди.
— Какой разговор, конечно. Только, — пожилой лесоруб глянул на обувь гостей, — сапоги нужны.
— Будут, — заверил Остапенко, вставая. — Так мы утром рано придем.
— Приходите, — Григорьев проводил гостей до двери.
…Солнце еще не успело как следует возвыситься над тайгой, трава едва просохла от росы, а они шагали уже по Староармачевскому елово-пихтовому бору.
— Здесь, — сказал Григорьев, останавливаясь около вековой пихты со смолистыми подтеками на стволе. — А вон дотуда тянулась Кривая балка, — показал рукой на другую старую пихту шагах в двадцати.
Между двумя деревьями, на которые указал провожатый, было довольно ровное пространство, усыпанное хвойной иголкой.
— Хотите сказать, именно здесь расстреляли беженцев? — спросил недоверчиво Остапенко.
— Тут, — подтвердил пожилой вальщик. — Ты как раз на могиле стоишь.
Остапенко при последних словах невольно попятился, подхватив скинутый с плеч рюкзак. Григорьев наклонился около пихты, постучал ногтем прокуренного указательного пальца по мощному, выпирающему наружу корневищу: дескать, зарубка. Потом, взяв подвернувшуюся под руку валежину, прошел от дерева к дереву, чертя концом валежины зигзагообразную линию в настиле из слежавшихся хвойных иголок.
— Так вот балка проходила, пока не засыпали.
— И сколько здесь человек лежит? — спросил Мечислав.
— Да поболе ста, поди-ка…
Все четверо надолго умолкли. Лишь громкое кукованье кукушки да гудение комаров слышались в тишине бора.
— Что ж мы ни топора, ни лопаты с собой не взяли? — первым заговорил Мечислав. — Нужно отметить как-то могилу, крест поставить.