Знаком старший лейтенант адресовал его к Мамонтову. Сам занялся избитым охранником, попросил показать, где Холмогоров стоял в момент нападения.
— Здесь вот, кажется, — Холмогоров кивнул на островок чахлой травы шагах в четырех-пяти от кирпичной церковной стены.
— Ночью освещение есть?
— Всегда лампочки горят…
— Лицо все-таки видел?
— Ну видел.
— И не запомнил?
— А чего запоминать было? Знакомые иногда подходят. Кто ж знал, кто этот и зачем идет… Фиксы вроде сверкнули, когда курево спросил… А после удары посыпались. Что хочешь помнить, забудешь.
— И как оружие забирали, не помнишь?
— Не-ее… Григорий не пришел пока, я и не знал, что наган забрали…
— А почему решил, что не один, а двое или даже трое нападавших было?
— Так, когда этот закурить попросил, тени вроде за ним мелькнули…
Холмогоров, рассказывая, отвечая на вопросы, глядел на старшего лейтенанта и не замечал, что на почтительном удалении, за забором — дырявым и давно не ремонтированным — собралась и созерцала происходящее, вслушивалась в диалог группка жильцов дома, соседствовавшего с церковью-складом. Некогда это был поповский дом, просторный, а теперь внутри перестроенный, переделанный под жилье для полдюжины семей.
Оперативник Мамонтов уже успел дать служебной овчарке понюхать веревки, секунда — и приказал бы псу работать, искать след, но тут раздался голос из-за забора. Голос принадлежал жилице бывшего причтового дома бабке Надежде:
— И не совестно, Петр, а? Одним людям голову морочишь, на других напраслину возводишь. Иль заспал, пьяным в полночь подходил ко мне, сказал: «Я, бабка Надежда, револьвер, кажется, уронил в колодец»?..
У Холмогорова от этих слов челюсть отвисла.
Старший лейтенант пригласил бабку Надежду подойти, спросил:
— Пьяный вечером был Холмогоров?
— Да уж дальше некуда. Пьяней вина.
— В котором часу пьяным видели?
— Так в котором? Как заступил на дежурство, сразу и присосался к бутылке.
— Один?
— Зачем один? С Григорием вон. Григорий после ушел.
— Когда Холмогоров подходил к вам в полночь, лицо какое у него было?
— Да пьяное…
Сообразив, чего добивается от него сотрудник милиции, бабка Надежда прибавила поспешно:
— Не побитое. Это уж не знаю, кто его так отметелил.
— А вот мы спросим у Тимофеева, кто отметелил и связал, — сказал начальник розыска, в упор смотря на свояка избитого охранника. — Кто?
Ответа не последовало. Тимофеев под пристальным взглядом лишь ниже клонил голову.
Пожилая женщина не настолько глупа была, чтобы сразу не сообразить, почему сотрудник милиции адресует вопрос именно Тимофееву и почему тот молчит. Изумленно уставилась на Тимофеева, всплеснула руками:
— Батюшки! Как же так? Неужто это ты, Григорий, а? Вот допились-то. Стыдобушка.
— По-свойски свояк свояка, — раздался из-за ограды чей-то насмешливый мужской голос. Группа зевак в считанные минуты увеличилась по меньшей мере втрое.
— Петька, ты теперь на Григория в суд подай. За нанесение телесных повреждений, — весело скалясь, посоветовал путеец в оранжевом жилете и с масленкой в руке.
— И ты, Григорий, не дрейфь. Петька подбил тебя на такое. Тоже судись, — со смешком бросили из-за ограды в поддержку свояку охранника.
— Учитывать надо еще и чья веревка… — подоспела свежая реплика.
Нетесову собравшиеся поглазеть не мешали, тем более никто не пытался проникнуть за ограду. Он глядел на охранника в ожидании ответа на поставленный вопрос. Оперативник Мамонтов в свою очередь не спускал глаз с начальника розыска: сколько ее сдерживать на поводке, не пускать Таймыра в дело?
— Так кто тебя избил и связал? — поторопил Холмогорова с ответом старший лейтенант.
— Ну, ясно же теперь, — пробормотал охранник. — Бабка Надежда сказала.
— Что ясно?
— Ну, что уронил… Пили с Григорием…
— Понятно. А те трое?
— Какие трое? — не понял Холмогоров.
— Один высокий, попросил закурить. Фиксы сверкнули, — напомнил Нетесов.
— Не было. Придумал…
— А связывать тебя, бить, кто придумал?
— Сам я…
Колодец тремя подгнившими лиственничными венцами возвышался над землей вблизи от прохудившейся церковной ограды как раз в той стороне, где теснилась толпа любопытствующих.
Нетесов подошел к колодцу, заглянул в него. Глубокий, до воды метров двадцать. Заброшенный. Вóрота и бадьи нет, из глубины идет зловонный застойный запах. Воды в колодце, скорее всего, не пруд пруди. Но попробуй с голыми руками доберись до дна. Старший лейтенант велел Мамонтову съездить за пожарными.