- Да, что-то уж больно легко и быстро мы нашли его... А ведь сколько копьев сломали люди, разыскивая эти сокровища... Выходит, что мы оказались достойнее всех, что ли?
- Выходит, что так. Мы ведь для общего дела старались, а все те искатели только и желали, как бы набить себе карманы чужим добром. Вот им Господь и не дал раскрыть тайну отца Иоанна. Ты же просил Бога, чтобы Он вразумил тебя насчет клада, вот и получил ответ! Господь ведь всегда скор на помощь в нужных, добрых и полезных делах, особенно, когда стараешься не для себя, а для других! Да ты и сам это знаешь, так ведь?
- Конечно! - отозвался я и подумал: «Как же мне не знать? Ведь там, в уральской тайге, Он вернул мне тебя живой и здоровой, услышав мои убогие молитвы... И, страшно подумать, как бы я смог жить дальше, если бы тебя никогда больше не было...»
Брат Феодор прибыл, когда в лагере, видимо, уже подавали ужин.
- Ну, брат Георгий, показывай, до чего ты докопался! - весело сказал он, озаряя свое лицо все той же невозмутимой улыбкой, так что нельзя было понять - радуется ли он искренне нашей находке или просто лицемерит, черно завидуя нам, а то и упрекает за наше своеволие.
Мы проводили монаха в храм и представили клад отца Иоанна. Брат Феодор, увидев находку, сразу же оживился и принялся бегло осматривать предметы. Особо его интересовали иконы. Он бережно гладил ладонью по доскам, протирал рукавом пыль, тщательно вглядывался в лики святых, что-то искал на обратной стороне икон, наверное, автографы мастеров-иконописцев. Иногда вздыхал, то качал головой, а то и улыбался как-то загадочно.
- Ценные? - спросила его Прасковья.
- Еще бы! XVIII-XIX века! А может, есть и постарше! Это клад так клад!
Когда брат Феодор разобрался с иконами, мы предложили ему ларчик. Он осторожно осмотрел его, счистил пыль и плесень.
- А ключей не было? - спросил монах.
- Не-а! - ответил я.
- Ну ничего... что-нибудь придумаем... - брат Феодор завернул свою рясу и извлек откуда-то связочку ключей, часть из которых напоминала более различные воровские отмычки. Повозившись минут десять с замочком, монах все-таки открыл его. Когда поднялась крышка, мы все заглянули внутрь ларца. Там, на бордовом бархате, лежали золотые и серебряные цепочки, крестики, браслеты, кольца, кулоны, монеты, а также всякие бусы, колье, броши с самоцветными камушками, тускло блестящими в сумраке мертвого храма. Под украшениями оказались четыре пачки ассигнаций довоенного образца, свиток облигаций и какая-то записка. Развернув бумажку, брат Феодор дал ее прочесть Прасковье. Девчонка негромко зачитала: «Тем, кто придет сюда после меня. На благо Преображенского храма. От православных христиан тридцатых вам, благодарным потомкам! Отец Иоанн, осень 1938 г.».
- Здорово! - сказал я.
- Да, пришло время возрождения, - вздохнул брат Феодор, закрывая ларец. - Радуйся, отче Иоанне, снизошла вновь благодать на землю Российскую. И клад твой послужит делу духовного возрождения. А когда у нас есть такие помощники, - он обнял нас, - нам нечего унывать и бояться! Вновь засияют храмы во всем своем великолепии... - монах перекрестился и положил три глубоких поклона в сторону несуществующего престола. И мы сделали то же самое.
- Ну, дорогие мои, крепитесь, нас ждут теперь великие дела! - оживленно заговорил брат Феодор, вновь обнимая нас за плечи и прижимая к себе. - Надо срочно переправить эти сокровища в лагерь, пока до них не добрались злые силы. Враг не дремлет! У Кривого кругом свои осведомители... Надо быть настороже. О таком кладе он мог только мечтать и если узнает, то не остановится ни перед чем, чтобы завладеть богатством. Это же сущий ирод, да воздаст ему Господь по делам его! Вот что мы сделаем, ребятки. Вы побудьте здесь еще немного и посторожите клад отца Иоанна, а я пойду в Никольское и добуду какой-нибудь транспорт, чтобы все это нам успешно переправить. Я знаю здесь двоих нормальных мужиков, у которых имеются лошадка и «Газель», уверен - они нам с удовольствием помогут и без лишнего шума. Насчет Людмилы Степановны не беспокойтесь, я сказал ей, что мы задержимся, может, даже и допоздна... Ничего, милые, потерпите еще самую малость, но зато каков будет результат! Сколько удивления и радости принесет всем эта находка! А вы тут, пока совсем не стемнело, упакуйте обратно все добро, чтобы было легче его погрузить. Да и, пожалуйста, поосторожнее с иконами... Это ведь такая старина! Им и цены нету!...
Мы согласно кивнули.
- Вот и славно, держитесь! Все будет хорошо! - снова сказал монах, благословляя нас.
Мы проводили его до выхода. Солнце садилось, и по оврагам и зарослям уже стали сгущаться фиолетовые сумерки. Брат Феодор вновь завернул свою длинную черную рясу и извлек откуда-то два ржаных сухаря.
- Поешьте вот, а то ужин-то мы прозевали... Ну, не скучайте, я быстро.
Однако, отойдя на два шага, монах быстро вернулся и обнял меня:
- Прости, брат Георгий!
А затем прижал к себе и Пашку.
- Прости, сестрица! - и поцеловал ее в макушку.
Мы так и не поняли, что означали эти его действия. Потом монах быстро повернулся и бодро зашагал в сторону села. Мы вернулись в храм. Пока внутри еще был свет, вновь упаковали все найденное и перенесли в притвор, сложив все одной приличной кучкой. Потом кое-как заделали нишу, вернули назад землю и положили на место оторванные доски. Все, теперь оставалось только дождаться брата Феодора, погрузить клад в машину или на подводу и отправляться в лагерь с чувством выполненного долга.
Мы вышли на свежий воздух и, отдышавшись от дурных запахов, вновь уселись под грушей. Стали грызть сухари. И я впервые пожалел о том, что отказался от обеда. Сильная усталость разливалась по телу, ноги гудели, да и в животе не больно-то были довольны скудной монастырской провизией. Время летело быстро. Брат Феодор еще не возвращался. Мы сидели плечо к плечу и как-то безучастно наблюдали за тем, как догорает закат.
- Наверное, лучше было ему сходить в лагерь и позвать «зернышек». Они мигом бы утащили все по вещичке! - усмехнулся я. - А лисичек-то мы так и не набрали...
- Людмила Степановна рассердится, так как догадается, что мы солгали ей и ушли искать клад, а не грибы... - вздохнула Пашка.
- Ничего, когда она увидит клад, уже будет не до таких мелочей! А грибы никуда не денутся, завтра соберем...
Прошел еще целый час.
- Кушать хочешь? - спросил я.
- Так, немножко.
- А я, пожалуй, побольше твоего...
Стадо уже вернулось с лугов, а в храме стало темным-темно, но брат Феодор так и не появлялся.
- Куда же он запропастился?! - недоумевал я. - Слушай, Паш, а чего это он прощения у нас просил, а?
- Наверное, это у них так принято. Вдруг взболтнул чего лишнего и ненароком обидел чем кого-то. Да мало ли что... Ты вот сердишься на то, что он скрытный и заставляет нас долго ждать. Он, видно, был уверен, что быстро не управится, вдруг мужиков тех дома не окажется, поэтому вот заранее и извинялся.
- Да, странный, странный он человек... - произнес я и нервно прошелся около храма.
Сумерки стали сгущаться. Зазвенели комары. Потянуло свежестью. Мы вернулись в притвор и уселись рядом с кладом. Насекомые сюда не залетали. Запахи, видно, были им не по нутру. Вверху шуршали и копошились голуби, уже устраивающиеся на ночевку. Через пустые окна лилась какая-то призрачная синева. В ее свете паутины под сводами храма приобретали холодно-ледяные очертания и покачивались, словно странные внеземные существа... Снаружи доносилось пение вечерних птиц, под худым полом попискивали мыши. А время все шло и шло... Мы стали всерьез волноваться, куда же пропал брат Феодор? Прасковья несколько раз звонила ему, но абонент оказывался недоступен. Что могло это все означать? Ведь за то время, когда мы проводили его из храма, он вполне мог обойти уже все дворы в Никольском и даже добрести до лагеря и вернуться обратно! Я уже начал роптать на безответственного монаха, а Прасковья защищала его, опасаясь, что брат Феодор мог случайно столкнуться с бандитами, и те причинили ему зло. Как бы то ни было на самом деле, но нам все же надо было что-то предпринимать, чтобы не остаться ночевать в этом темном, холодном помещении, пропитанном ядовитыми запахами. Пашка позвонила отцу Григорию. Тот по-прежнему оставался недоступным.
Я предложил перепрятать клад в зарослях, вернуться в лагерь и там все рассказать о случившемся, а рано утречком вернуться сюда всем вместе и забрать церковное добро. Ночью-то вряд ли уж кто сунется к Никольскому храму, а уж тем более никто ни за что не полезет в кусты, в которые и днем-то забраться очень мало желания. Прасковья была в растерянности. Она не знала, как нам лучше поступить: оставаться здесь мы больше не могли, но она все еще надеялась, что брат Феодор вот-вот вернется, и поэтому не хотела подводить его. Дав монаху еще 15 минут, я вышел из храма и отправился поискать подходящее местечко для перепрятывания сокровищ. Ночь была прозрачная, вполне можно было различать всякие более менее крупные предметы: дома, деревья, столбы, кусты, заборы... Среди зарослей, образованных бузиной и акациями, я, подсвечивая себе мобильником, обнаружил неплохое местечко. Там было большое углубление в земле, окруженное вьюнками и огромными лопухами. И если клад сложить туда, то даже и днем не всякий сразу и обнаружит это захоронение. Высоченная лебеда и глухая крапива надежно прикрывали все подходы. Я пошел обратно к храму, чтобы сообщить Прасковье о своей находке и начать переправку вещей на новое место. И тут отчетливо услышал чьи-то шаги и голоса, доносившиеся с противоположной стороны храма. Из туманной дымки вынырнули два черных силуэта. Первым человеком, скорее всего, был брат Феодор, а за ним следовал кто-то высокий и плотный, наверное, какой-нибудь мужик, обладающий недюжинной силой и которого монах привлек для погрузки наших богатств. Так как звуков мотора я не слышал, то решил, что грузить клад будем, скорее всего, на подводу. Люди шли ко входу в Никольский храм. Увидев меня, они резко замерли, вглядываясь в мой силуэт, будто определяя, что же тут стоит: человек или столб какой-то? И вдруг позади тоже послышались быстрые шаги. Я вздрогнул и обернулся. Еще кто-то шел вдоль стены прямо на меня.