Мы прошли еще примерно с километр и внезапно очутились на опушке леса. Солнце тут играло вовсю. Я бы даже сказал - пекло нещадно! Я стащил с себя футболку и подставил под горячие лучи свое уже бронзовое тело (хотя еще совсем и не такое черное, как у кучера Петьки). Пашка же положила себе на голову лопушок, чтобы не напекло. Немного привыкнув к яркому свету, мы осмотрелись. Прямо перед нами растекалось изумрудное ржаное поле. За ним, почти у самого горизонта, вновь виднелся ровный частокол сосен. А вот рядом с нами, буквально повсюду, белели, желтели и краснели россыпи земляники.
- Жор, смотри! Уже много спелых ягод! - радостно воскликнула Пашка и, тут же опустившись на землю, стала шарить по маленьким кустикам. - Какая вкусная! Обожаю землянику!
Я огляделся по сторонам. Людей нигде видно не было, дорог, вроде, тоже, но то, что мы вышли к ухоженному полю, говорило о том, что и селение должно находиться где-то неподалеку. Вдали, над горизонтом, прогрохотало, и ветер стал там раскачивать деревья. А у нас на опушке стоял полный штиль. Весело пели птички, и ярко (даже очень) светило солнышко. Я присоединился к Пашке и, пристроившись близ раскидистого куста цветущего шиповника, тоже опустил ладони в сочную зелень травы. Ягоды крупные, сладкие, ароматные попадались довольно часто. Есть их было - одно удовольствие. Мы наслаждались первой в этом году земляникой, молчали и только слушали птичье разноголосье. «Станьте в тень! Станьте в тень!» - заботливо предлагала милая пеночка. А из колосистой ржи иногда доносился упрямый и совсем несвоевременный призыв перепелки: «Спать пора! Спать пора!» Мы так увлеклись сбором ягод и так разомлели на солнцепеке, что совсем прозевали приход грозовой тучи. Лишь когда за нашими спинами грохнуло так, будто выстрелили их тяжелой гаубицы, мы вздрогнули и, не сговариваясь, вскочили с земли. Уже полнеба занимала лохматая темно-лиловая «свинцовая» туча! На поле и опушку обрушился шквал ветра. Полетели ветки, пыль, шишки, иголки...
- Вот, зараза, все-таки выследила! - воскликнул я. - Теперь задаст жару!
Пашка довольно быстро сориентировалась и крикнула: - Бежим вон в те кусты!
- Может, лучше в лес вернемся? В кустах-то быстрее промокнешь! А вдруг град ударит? - возразил я, натягивая на вновь подрумяненное тело свою фирменную футболку с сияющими куполами Преображенского храма.
- Нет! В грозу в лесу очень опасно! А в кусты молнии никогда не бьют!
Мы припустились к зарослям, колыхающимся метрах в двухстах от нас и прилегающим прямо к кромке поля. Отдельные крупные капли дождя уже срывались на землю.
Снова ударил гром, потом сверкнула яркая молния, и опять так шандарахнуло, что аж уши заложило, а над полем раскатилось тяжелое эхо. Мы забрались в самую гущу кустарника и присели на корточки под его ветками, густо переплетенными вьюнками. Вокруг все кипело, металось, вздымалось. И кусты, и рожь в поле, и ближайшие деревья, и трава с земляничными россыпями превратились в охваченное штормом изумрудное море! А вскоре на землю пролился и дождик: плотный, тугой, холодный, но, как и предполагала Пашка, довольно быстротечный. Едва только туча пересекла поле, так и струи сразу стали слабеть, пока окончательно не иссякли. И тут же вновь выглянуло солнце: яркое, щедрое, как бы умытое и даже немного остывшее. Дождь промочил нас лишь наполовину, зато хорошо освежил, и жажда не стала такой уж назойливой. В мокром воздухе расцвела яркая сочная радуга! Она упирала концы в лес и поле и возносилась прямо в небеса! Точно мост, перекинутый от грешной земли в Царствие Божие. Как мне тогда захотелось подняться по этим семицветным ступеням на самый верх и заглянуть туда, в запредельные дали блаженства... Однако видение это длилось недолго. Откуда-то вновь налетел сильный порыв ветра, кроны деревьев загудели, перемешались. Появились какие-то рыхлые, густые бело-серые облака, и они, точно тряпочка в руках учительницы, стерли с голубой доски небосклона прекрасную радугу... В кустах заливисто заверещал звонкий зяблик. Мы пошли по мокрой траве кромкой леса, огибая пространное поле. Через некоторое время набрели на проселочную дорогу, сильно размытую дождем. Зашагали по ней. Вскоре лес расступился, и перед нами открылись довольно обширные, пестрые от цветов луга, местами пересеченные островками болот и овражками. Далее вновь виднелся лес.
- Эге! - выдохнул я. - А жильем-то тут что-то пока и не пахнет!
- А по-моему, оно уже совсем близко! Скорее всего, за тем самым лесом что-нибудь есть. Смотри, вон вдали виднеются копны свежего сена! Значит и люди рядом! - сказала оживленно Прасковья.
- Рядом-то оно, может, и рядом, да только в каком направлении?
- Надо идти по дороге - она обязательно куда-нибудь выведет.
- Что-то тут по ней, гляжу, уже давненько не ездили... Похоже, с тех самых пор, как рожь посеяли!
Топать по размытой дороге было трудно, и мы шли рядом с ней, по высокой и мокрой траве, местами поднимавшейся выше наших поясов. Что и говорить, когда мы добрались до двух стожков сена, прикрытых сверху старыми кухонными клеенками, то вымокли и перепачкались по-страшному. Начала одолевать усталость, от жары и духоты клонило в сон. Возле сена мы не обнаружили ни тропочек, ни свежих человеческих следов. Лишь кое-где едва виднелись заполненные водой ямочки от копытцев то ли козы, то ли приходившей полакомиться сеном дикой косули. Ливень тщательно смыл, заровнял полегшей травой и бурьяном все знаки и вешки, по которым мы смогли бы установить единственно верный путь, приведший бы нас к людям. Я предложил сделать тут привал.
Пашка согласилась. Мы подошли к ближайшей сосне и сели у ее подножия, припав спинами к шершавому смолистому стволу. Солнце наконец стало садиться, и его лучи весело бегали по нашим влажным лицам, лаская приятным теплом. В полном расслаблении, с закрытыми глазами мы просидели, наверное, не менее получаса. Потом вновь поднялись и решили поискать людей по ближайшим окрестностям, особо не удаляясь от стогов, оставив их на случай, если все-таки нам придется заночевать в этом лесу. Однако долго блуждать нам не пришлось. Пройдя метров пятьдесят в северном направлении, мы увидели несколько небольших прудов, блестевших чистой гладью под тенистыми навесами лозняка. Вокруг белел горячий песок, пестрели островки цветов. Оказавшись на диком пляжике, мы сразу забыли обо всем на свете! Было лишь одно желание - искупаться и почиститься от грязи да от налипшей на наши одежды цветочной пыльцы. Я сразу же стал раздеваться. Пашка же почему-то замялась.
- Ну ты чего? Давай помоемся и постираемся!
- У меня нет купальника... - вздохнула девчонка. - А «ночнушка» стала такой короткой...
- Ладно, давай так сделаем: ты тут купайся, а я в другом пруду буду, вон за теми кустами!
- А подглядывать не будешь? - улыбнулась Пашка стыдливо.
- Нет, конечно! - усмехнулся я.
- Обещаешь?
Я не ответил, а только нежно похлопал по спине.
- Спасибо! - отозвалась она и стала разуваться.
Я отошел к другому водоему, скрытому от первого жидкой стенкой кустов и куги. Разделся до плавок и с удовольствием, даже забыв о ране на голове, нырнул в теплую и зеленоватую, точно остывающий чай, воду лесного прудика. Его наибольшая глубина оказалась чуть выше моего подбородка. Я накупался всласть, выстирал бриджи и футболку, потом снял промокшую повязку и брезгливо зашвырнул ее в кусты. Шишка на голове, похоже, начала опадать, и боль уже почти не беспокоила. Лишь рана пощипывала от попадания на нее воды. Я не спеша оделся в прохладные мокрые одежды и не отходил от воды, пока Пашка не позвала меня. Мы снова сошлись на берегу первого водоема и еще долго простояли возле прудов, пока наша одежда немножко не просохла в лучах заходящего солнца. Когда солнце упало в лес, в чаще сразу же заметно потемнело и посвежело. Искать людей в таких условиях уже было трудно и опасно. Чтобы не сбиться с дороги и не заплутать вновь в лесу, мы вернулись к копнам и стали готовиться к ночлегу. Я сделал в одном стожке неширокую норку для Пашки и более просторный лаз - в другом, для своих более внушительных габаритов. Прошедший день, проведенный на свободе, отнял у нас очень много сил, да и спали мы нормально уже так давно... Поэтому мы не стали дожидаться того, когда вокруг хорошенько стемнеет, быстренько поужинали остатками хлеба и сала и, пожелав друг другу приятных снов, расползлись по своим спаленкам. В глухой чаще тревожно кричала какая-то птица, а комары вышли на свою «кровавую» охоту. Я привалил за собой лаз и уткнулся в сухую, ароматную травяную перину, пропитанную запахами солнца, луга и многолета. И почти сразу же заснул, так и не увидев, как на луг и лес опустилась прозрачная, тощая «воробьиная» ночь...