Луга постепенно перешли в молодой соснячок. Сразу же запахло смолой и хвоей, а под колесами повозки стали потрескивать сухие сучья и шишки. Такие милые и знакомые запахи, звуки... Какие-то восторженные чувства бередили мою душу. Я дышал полной грудью и улыбался:
- Помнишь, Паш, как я по такому лесу скакал в одних обмотках?
Девчонка улыбнулась и легла в повозке.
- А у вас тут прямо, как на Урале! - продолжал я. - А биргашей много?
- Скоро узнаешь, - отозвалась Пашка, любуясь букетом и нюхая нежные цветочки лилий.
- А я мазь забыл взять... Ну, ничего, на Урале не слопали, думаю, и тут не осилят, а на пару литров мне похудеть не помешало бы! - пошутил я.
Прасковья улыбнулась и закрыла глаза. Я осторожно положил ладонь на ее горячую косичку:
- Устала?
- Угу.
- Много работы?
- Да нет, просто рано встала сегодня. Боялась тебя прозевать... Пока вот с Петькой договорилась. Дни такие длинные стали, что на них, порой, и сил просто не хватает... Сегодня уж что-то очень жарко. К грозе, наверное... Синоптики обещали по области дожди.
- Да, печет тут, как на Красном море! И зачем только люди на юга пускаются? А тут чего плохого? Вон красотища какая кругом! А воздух!
- Долго добирался?
- Часов шесть, с двумя пересадками.
- Ничего, сейчас приедем в лагерь, сходим на озеро... Вода будет, как парное молоко... Потом картошечки запечем...
- Да, вот это неплохо бы! - радостно вздохнул я и поглядел на деревья.
Там, среди ветвей, резвилась рыжая белочка-проказница. Прасковья замолчала. Похоже, она задремала.
- Милая моя, хрупкая Пятница, - подумал я, любуясь ее лицом, тронутым свежим загаром, и снова отметил, как волнительно и неудержимо расцветает девичья красота. Точно так, как оживает, становится все ярче, пестрее и прекраснее летняя природа.
- Но! Чего тащишься! - крикнул возница, хлопая вожжами.
- Да тихо ты! - шикнул я на него.
Петр удивленно оглянулся и спросил уже шепотом:
- Что, заснула?
- Ага, - кивнул я.
- Бедняга, хлопочет, как ласточка, с первыми лучами солнца... Везде успевает и хочет побольше сделать. Она ведь староста лагеря!
- Ого! - искренне удивился я. - Строгая?
- Ну что ты! Она нам как старшая сестра... Очень добрая и веселая! Никого не обижает.
- Скоро приедем?
- Еще несколько километров осталось. Зоська вот упрела, плетется как эта... зараза...
- Ладно, пусть тащится, не будем будить старосту...
- А ты правда с ней был там? - вдруг спросил Петька.
- Где? - переспросил я.
- Ну, там, в горах...
- Угу.
- Здорово! Счастливый... - вздохнул возница.
- В смысле? - не понял я.
- Да так, вообще... - уклонился Петр от ответа и, отвернувшись, осторожно хлопнул вожжами по бокам кобылы.
Но Зоська его позыв проигнорировала.
Что он имел в виду, этот загорелый возница? То, что я был в горах, или то, что я был там именно с Пашкой? А вы как думаете, ребята?
Вскоре лес расступился и по правую сторону от дороги открылась панорама большого села, раскинувшегося за небольшими заболоченными зарослями кустарника. Дома утопали в пышной зелени садов. Кипели и пенились белые кроны рябины да калины, цвели сирень, жасмин и акации. За селом, к самому горизонту, уносилась изумрудная гладь полей. Увидев родные просторы, Зоська оживилась и резво припустила по дороге, ведущей в гору. Когда мы поднялись на высокий холм, то перед моим взглядом предстала следующая величественная картина: на этой, главенствующей над всей округой высотке, стоял старый храм, окрестности которого, правда, бурно заросли кустарником да бурьяном. Когда-то здесь шли праздничные службы и звон колоколов был наверняка слышен за много-много верст, и местные жители, и проходящие путники еще издали видели церковь, гордо представившую под солнечные лучи золото своих куполов. И было как-то дико и обидно видеть дом Божий в таком запустении: полуразрушенный, грязный, забитый мхами и травами, увитый вьюнками, он теперь стыдливо выглядывал из густых колючих зарослей, как бы не желая более открывать миру свою кричащую непристойную наготу и безобразные надписи на стенах. У меня невольно сжалось сердце.
- Да как же так можно, с храмом-то Божиим! - воскликнул я в сердцах. - Ну нет, держись, старина! Георгий-то толстый и Прасковья-Пятница приехали сюда не отдыхать, а чтобы помочь вернуть тебе былую славу и величие! И рано или поздно твои колокола вновь разбудят всю округу, разомлевшую в знойном мареве безбожия! Воодушевленный такими мыслями, я приподнялся в повозке, чтобы получше разглядеть окрестности храма, и невольно разбудил Пашку. Она вздрогнула и, поняв, что надолго заснула, быстро поднялась, виновато и растерянно завертела головой.
- Ну вот и приехали! - радостно объявил Петька. Он натянул поводья и остановил Зоську. - Дальше сами доберетесь?
- Да, конечно, - отозвалась Прасковья, спрыгивая на землю. - Спасибо тебе большое, Петь. Поезжай на озеро, искупай Зосю, а то она, бедняжка, здорово утомилась...
- Обязательно! - сверкнул возница белозубой улыбкой и, весело гикнув, лихо тронул кобылу. Да так, что я, доставая из телеги свои пожитки, едва не свалился на землю.
- Во припустила! - усмехнулся я, глядя на лошадь. - Видать, мои килограммы были ей большой обузой!
Пашка улыбнулась:
- Да она всегда такая! Как дома, так носится, как на скачках, а в поселок ездить очень не любит.
- Что ж, всегда приятно возвращаться под крышу дома своего, - сказал я, закидывая сумку за спину. - Ну что, пошли?
- Пошли, - Прасковья взяла меня за руку и вздохнула. - Надо же, заснула...
- Снилось чего?
- Да, странный какой-то сон...
- Расскажи!
- Ну, будто мы с тобой стоим в старом храме с иконами в руках и усиленно молимся. А внутри пусто, голо и никого... А нам так хорошо, радостно и весело... Мы еще громче молимся... И вот в окошко уже свет заструился... и ладаном запахло... и, знаешь, даже колокола зазвучали... Так здорово было... И вдруг позади нас дверь громко так хлопнула и вошел кто-то. Его тяжелые шаги раздались по полу и замерли недалеко от нас. Я хочу оглянуться, но не решаюсь... Холодом каким-то повеяло снаружи. И птица большая черная залетела, заметалась у престола и ввысь поднялась... А может, это и мышь летучая была... противная такая... Мне так страшно стало, а обернуться почему-то не могу. А позади нас кто-то стоит, тяжело дышит и на нас зло смотрит. Ты говоришь: «Паш, ну ты чего? Не бойся!» и толкаешь меня плечом. Я улыбнулась и проснулась.
- Хм, если, конечно, верить этим дурацким сонникам, то молиться в церкви - это к сильному потрясению в жизни, которое даст мудрость. А звон колокола снится к извещению об умершем. А вот икона - это хорошо: благодать будет. Если б много было икон, то к великому терпению, а ты говоришь, что храм был пуст. Вот такой, значит, расклад получается.
- Как ты думаешь, к чему бы все это?
- Думаю, ерунда все это. Сон есть сон. А в такую жару чего только не привидится...
А я, знаешь, в это время тоже про храм этот думал! Как было бы здорово вновь его восстановить, купола позолотить, колокола поставить... Он ведь на таком хорошем месте стоит, такая красотища будет!
- Да, конечно! Я тоже вчера это себе представляла... - вздохнула Прасковья.
- Ничего. Скоро мы тут наведем порядок! - сказал я решительно и, поправив свои сумки, легонько подтолкнул девчонку своим крутым плечом. Паша улыбнулась и спрятала свое лицо в букет.
- А ладан... он лилиями пах... - только и сказала она.
И тут мы вышли к лагерю. Метрах в трехстах от храма начинался сосново-еловый лесок. На его зеленом фоне и виднелись разноцветные и разнокалиберные палатки. В центре лагеря к небу струился легкий сизоватый дымок. Левее крайней палатки был широкий, густо покрытый цветами луг, за которым сверкало небесной гладью довольно приличное озеро, почти со всех сторон окруженное пышными зарослями тальников и прибрежных трав. Воздух в округе был чистый, бодрый, сладостный... Царили покой и умиротворение.
- Здесь прекрасная местность! - произнес я, осматриваясь. Пашка поправила платье и повязала платочек. Двинулись к лагерю. Когда до первых палаток оставалось метров сто, у дороги возник яркий щит-указатель, прикрепленный на высокой сухой палке. На нем синим по белому было кем-то старательно выведено:
«ЗЁРНЫШКИ»:
ПРАВОСЛАВНО-МОЛОДЁЖНЫЙ ЛАГЕРЬ.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!
- Отчего же «Зёрнышки»? - удивился я. - Это ты придумала?
- Нет, не я, а наша учительница Людмила Степановна. Она это так объяснила: вера наша православная есть большой полный колос, а мы все - его зернышки. И от нас зависит, какой урожай Господь соберет на Своей Ниве!