Но тут Леньке неожиданно повезло. Прибежала Зиночка и потребовала, чтоб он немедленно шел в контору.
— Иди поскорей, папа тебя зовет.
— Меня? Зачем это? — недоверчиво переспросил Ленька.
— Совещание какое-то. Сергей Петрович там, Харламыч, за тобой послали меня.
Ленька совсем смутился. Его, мальчишку, и вдруг на совещание в контору требуют! Что такое стряслось? Уж не смеется ли над ним Зиночка, не разыгрывает ли? Нет, не похоже. Но зачем его зовут? Уж не взбучка ли ожидает у председателя? Может, вчера не наругали, так сегодня вызывают в контору. Мать ведь не раз обещала пожаловаться на его поведение самому председателю, чтоб он не очень-то доверял ему разные серьезные дела.
Пожалуй, Ленька не пошел бы в контору, не будь Пузанка, не уставься тот на него изумленными глазами. Перед Пузанком Ленька не захотел показаться слабодушным.
— Прямо сейчас идти?
— Конечно, сейчас!
Ну что ж, идти так идти! Ленька покрепче натянул на голову шапку, словно ее сдувало ветром, завязал двойным узлом тесемки и шагнул к дверям. При этом не забыл бросить горделивый взгляд на Пузанка: «Видал, даже на совещание меня зовут? Меня, а не кого-нибудь, учти!»
Дорогой Ленька несколько раз пытался выведать у Зины что-нибудь о цели совещания, но девочка уверяла, что ничего не знает. Она рассказала лишь о том, что вчера, явившись с рыбалки, отец был очень недоволен.
— Недоволен? — обеспокоился Ленька. — Чем же он был недоволен?
— Соседка его расстроила. Знаешь, повариха тетя Настя. Она у нас вечером с мамой платье кроила, когда папа вернулся и похвалился хорошим уловом. А тетя Настя ему и говорит: «Верно, улов добрый, рыба в озерах еще есть, только проку от нее никакого».
— Как это проку никакого? — не понял Ленька.
— Так же и папа тетю Настю спросил. А она говорит: «Хоть одной бригаде хоть раз сварили мы уху во время уборки? Ни разу. Есть мясо — кормим колхозников и механизаторов одними мясными обедами, нет — потчуем одной кашей. Разнообразия питания мало. А почему? Да потому, что честным колхозникам некогда по озерам шастать, зато у хапуг время найдется. Даже из районного центра и со станции приезжают, рыбу из ружей бьют, глушат, сетями начисто выгребают».
— Ну, а отец что сказал?
— Папа сначала не согласился. «Это, — говорит, — может, возле больших городов, а у нас такого не бывает». — «А мало к нам хапуг наезжает? — сказала тетя Настя. — Рыбак рыбаку — рознь. Один ходит с удочкой для собственного удовольствия, от него вреда нет, а другой только и норовит нашкодить, урвать для себя побольше». — «Да, — согласился папа, — не перевелись еще темные людишки, которые природу обворовывают…» — «В том-то и дело! А правленцы на это внимания не обращают, так пойдет, скоро рыбных озер вовсе не останется! — закончила тетя Настя сердито».
— Ну, и Василий Павлович тоже рассердился на тетю Настю? — сделал вывод Ленька.
— С чего это? Ни на кого он не рассердился, а просто расстроился.
Несколько шагов девочка шла молча, потом произнесла раздумчиво, явно подражая отцу:
— В общем — ничего нельзя упускать из поля зрения!..
— Чего? — не понял Ленька. — При чем тут зрение?
— А при том, что везде хозяйский взгляд нужен, ничего нельзя считать за мелочь!
Леньке не стало яснее. Наоборот, он заподозрил, что Зиночка нарочно говорит так, чтоб помучить его. Сама все знает, а сказать не хочет.
Тут их догнал Мишка.
— Вы в контору? — спросил он деловито. — Я тоже туда, зовут на совещание. Хотят организовать рыболовецкую бригаду, нас в нее записать думают!
О-о! Кто же из мальчишек откажется стать рыбаком?
Ленька радостно подскочил и помчался к конторе. Мишка — за ним. Мальчики бежали стремглав, оставив далеко позади прихрамывающую девочку. Они не слышали, как она просила подождать ее.
В контору Ленька и Мишка не вошли, а ворвались, раскрасневшиеся, сияющие, как именинники.
Сергей Петрович и Харламыч уже были здесь. Они сидели у председательского стола, а сам Василий Павлович ходил взад-вперед по комнате.
Увидев его, ребята сразу присмирели. Председатель был совсем не такой, как вчера на озере. Если тогда он то и дело смеялся и шутил, то теперь лицо его было почти сурово. Нет, не сурово, а очень напряжено. Щеки Василия Павловича обтягивал теплый шерстяной платок.
— Значит, не согласен, Харламыч? — сказал председатель неузнаваемо изменившимся голосом. Язык у него сделался словно шубным и ворочался с трудом.
У председателя было фронтовое ранение в челюсть. С тех пор прошло много лет, но стоило только немного простыть, как щеку разносило опухолью, а зубы начинали отчаянно болеть. Вчера, на озере, продуло — и вот, пожалуйста, утром разбарабанило все лицо.