За ужином дядя Коля сказал, что завтра, пока стоит хорошая погода, они с папой поедут косить траву, сена нужно заготовить еще много.
— Дядь Коль, а зачем тебе столько сена? — спросил Алешка. — Весь сарай уже забили.
— Чтобы зимой было что кушать.
— Ты зимой сено ешь? — сочувственно ужаснулся Алешка.
— Чудак! — засмеялся дядя Коля. — Коровы его едят. Я им — сено, они мне — молочко, сметанку, творожок, маслице. Так и живем. Друг для друга. И для вас, городских.
Алешке трудно было все сельские дела сразу понять — дитя асфальта. Правда, я в детстве, когда в первый раз увидел телят, даже немного испугался, подумал, какие большие собаки! Алешка, конечно, не такой уж темный, знает, что булки не на деревьях, а в поле растут, но вот что коров не доят прямо в молочные пакеты — не уверен. Но он у нас способный, быстро все схватывает.
После ужина мы поливали огород. У дяди Коли был маленький насос, он опускал его в бочку, и вода по длинным пластмассовым шлангам бежала на грядки. А куда не доставали шланги, мы таскали воду в ведрах и лейках.
Потом дядя Коля с папой пошли доить и убирать скотину и запирать все двери. После этого мы посидели на крылечке, считая звезды и рассуждая о жизни. Дядя Коля сказал, что крестьянская работа — самая главная на свете. Без нее человеку ни поесть, ни одеться. И, значит, вообще ничего не сделать, голодному да раздетому.
— Еще бы, — солидно, совсем по-деревенски согласился Алешка. — Голый да босый в космос не полетит, да и хозяйство не бросит. Кого кормить надо, кого поливать — оно ж все живое. — Дядя Коля засмеялся, и мы пошли спать. Когда мы ложились, Алешка вздохнул: — Хорошо, конечно, в деревне. Только работы очень много… А эти бандиты хотят у дяди Коли все даром забрать… Сами бы поработали как он — с утра и до ночи, без выходных и праздников.
Паузы между фразами становились все длиннее. Алешка уже сонно заговаривался.
— Ну, ничего, завтра найду клад… Куплю дяде Коле трактор… И пулемет… На Птичьем рынке… А на остальное достроим свою дачу… И корову заведем, с поросятами… — Размечтался, Матроскин. — Дядю Колю я люблю… Но все равно отомщу, что он меня в воду бросил… И папу лысым обозвал…
Я хотел спросить Алешку, как он собирается отомстить дяде Коле, но он уже засопел, и я не стал его будить и задул свечку. И тоже сразу уснул. Это был последний спокойный день на ферме…
Утром мы вскочили как сумасшедшие от дикого визга. Но визжал не Алешка. Визжал поросенок, которого дядя Коля принес в мешке.
— Чего ж он так орет? — возмутился Алешка.
— Тебя бы в мешок сунули, — заступился я за Пятачка, — ты бы не так еще орал.
— Как же, щас! — возразил он. — У меня все-таки гордость есть.
Дядя Коля вытряхнул поросенка из мешка, и того словно на другую программу переключили — он замолчал и только довольно похрюкивал, шевеля пятачком, осматривался поросячьими глазками, а потом стал бегать вприпрыжку по двору, знакомиться. Алешка — за ним, он ему очень понравился.
— Будешь его растить? — спросил дядя Коля. Он сказал «растить».
— Еще бы! — обрадовался Лешка. — Он такой маленький, розовый, с белыми ресничками. С копытами.
Они загнали Пятачка в закуток и стали готовить ему пойло, налили в корытце, и поросенок аппетитно зачавкал, не забывая похрюкивать от удовольствия. Даже папа подошел посмотреть. И опять с сигаретой.
— Ты когда курить бросишь? — спросил его дядя Коля.
— Завтра, — не моргнув глазом, привычно отозвался папа. Он и маме всегда так говорит.
— Ну-ну, — хитровато усмехнулся дядя Коля. — Подожду. — Он явно что-то задумал. — Лешка, а тебе пора настала на пастуха обучаться, дня через два пойдешь со мной коров пасти.
— Ладно, — сказал Алешка, не отрывая глаз от прожорливого поросенка. — А чему там учиться? Коровы сами все знают.
— Хотя бы кнутом щелкать. Без кнута — какой пастух? У нас в деревне каждый малец умеет.
— Подумаешь, — Алешка пожал плечами.
— Ну, пойдем, попробуешь. — Дядя Коля снял со стены свернутый в кольцо длиннющий кнут с отполированной ручкой и тоненькой волосяной косичкой на конце.
Мы вышли во двор. Алешка небрежно взял кнут, взмахнул им. Кнут вяло шевельнулся, да и то не весь. Алешка упрямо покраснел, но не сдался. Со второй попытки он обмотался как колбаса веревкой, а с третьей зацепил дядю Колю за ногу.
— Это твоя месть? — усмехнулся тот. — Слабовато. Дай-ка мне.
Дядя Коля отбросил кнут назад, и он послушно пробежал волнами и лег на землю как по линейке, и тут же послал его вперед и сделал рукой плавное крутое движение: раздался сильный, резкий как выстрел щелчок — даже воробьи вспорхнули. И Ингар залаял.
— Поставь-ка коробок, — попросил дядя Коля папу и кивнул на забор, где сушились надетые вверх дном на штакетины стеклянные банки для заготовок огурцов и варенья.
Папа поставил на дно банки торчком спичечный коробок, дядя Коля прищурился и взмахнул рукой — коробка с треском исчезла, словно взорвалась — от нее даже дымок пошел.
— Хочешь на спор сигарету загашу? — предложил дядя Коля папе. — И ты тогда курить бросишь. Прямо сейчас, а не завтра. Идет?
— А если ты мне голову снесешь? Тогда как?
— Тогда кури сколько хочешь.
Алешка захихикал в кулак. Чтоб не заметил папа и не обиделся.
Папа смело отошел к забору, повернулся к нам боком и вставил в рот зажженную сигарету. Стало тихо как в цирке. Перед смертельным аттракционом. Я бы на такое никогда не согласился.
Дядя Коля на этот раз примеривался дольше, легонько покачивая правой рукой, не отрывая глаз от кончика сигареты, где тлел чуть заметный в свете дня огонек.
— Не тяни, — сказал папа, не разжимая губ. — Она все ближе к носу.
— Не шевелись, — предупредил дядя Коля. — И не дрожи. — Раз! И вместо огонька на кончике сигареты остался разлохмаченный табак.
Мы перевели дыхание. Хорошо, что мама этого не видела — она бы им задала! Еще больше, чем за самогон.
Лешка в восторге подхватил кнут и пошел махать во все стороны. Мы даже разбежались. Он разнес бы весь двор, но дядя Коля подкрался к нему, выхватил кнут и стал терпеливо объяснять, как правильно им работать, как делать «оттяжку» и другие премудрости. А потом показал все это в замедленном движении. И вскоре со двора послышались сначала какие-то шипящие, а потом все более чистые и резкие щелчки. С Алешкиным упрямством он это дело освоит быстро.
Но когда были «преодолены первые трудности и достигнуты убедительные результаты», Алешка спохватился, что «ерундой занимается», а ему надо клад откопать. Он бросил кнут, разыскал свою любимую большую лопату и собрался идти на развалины княжеской усадьбы. Мама сразу сказала:
— Нет, с фермы ни на шаг.
Но дядя Коля ее успокоил:
— Сейчас еще не опасно. Деньги пока не пришли, я узнавал. Пусть идет, — он подмигнул Алешке, — нам золотишко не помешает, верно? А Димка за ним приглядит.
— Подглядывать будет, а не приглядывать, — насторожился Алешка. — Ну, ладно, пошли. Только никаких пополам.
Дядя Коля дал нам с собой бутылку молока и пакет с плюшками. Мы взяли лопату, мешок для сокровищ и пошли.
На подступах к усадьбе мы сразу же выбрали посимпатичнее дерево и устроили под ним привал, съели все плюшки, выпили молоко и повалялись на травке. А потом перебрались через разрушенную ограду, отыскали среди крапивы и лопухов чуть заметную тропку и пошли по ней к развалинам дома. Кое-где у него сохранились стены с дырками вместо окон, в одном даже висела на петле полусгнившая рама, качалась сама по себе и скрипела — противно так, угрожающе. Внутри дома, конечно, не было никаких полов и потолков, только росли среди битых кирпичей те же лопухи и хрипло каркали на нас сверху потревоженные вороны. Что-то мне здесь не очень понравилось. Да еще облако набежало на солнце, стало как-то тускло и холодно. Мрачно и неуютно.
Но Алешка чувствовал себя как дома. Козленком скакал по камням, заглядывал во все дырки, переворачивал кирпичи, а потом взобрался на окно и, приложив козырьком руку ко лбу, стал деловито оглядывать старинный одичавший парк, за которым начиналось кладбище и виднелась среди покосившихся надгробий полуразрушенная часовня.
Опираясь на лопату как на ружье, он словно великий, но худенький полководец оценивал суровым взглядом поле предстоящей битвы. За золото и бриллианты.