Я оглянулся на Алешку. Он, как шаман, сидел над коробкой, осторожно перебирал машинки и что-то шептал им ласковое. Тогда я зажмурился на всякий случай и откинул одну из шуб… Лучше бы я этого не делал: изумленным глазам моим открылись такие сокровища — куда там Али-Бабе с его разбойниками! В упаковке и без, там стояли друг на друге двухкассетники с компьютерными приставками, видеомагнитофон, маленький японский телевизор (я такой один раз видел в гостях у папиного товарища), какие-то электронные игры; аккуратными стопочками были сложены пестрые видеокассеты… Ничего себе!
Мне, как и тогда маме, захотелось смеяться и красить глаза. Я опустил полу шубы и перевел дыхание.
Алешка уже катал машинки по полу. Пора уходить.
— Давай еще поиграем, — нежненько попросил он.
— Ты что! Они в любую минуту могут прийти!
— Подумаешь! Скажем, что заблудились. И машинку попросим подарить. Давай?
— Соображаешь? Это же жулики!
— А чего они делают?
— Где-то воруют, а здесь прячут.
— А зачем? — Алешка спрашивал, а сам не выпускал из рук крохотную пожарную машинку с выдвижной лестницей и стволами-гидрантами.
— Потом продают.
— А зачем?
— Зачем, зачем! Чтобы на эти деньги купить себе другие вещи.
— А зачем? Скрали бы сразу, что им нужно. И все.
Логично, ничего не скажешь. И ответить нечего. Но я от всех этих «зачем» уже вспотел.
— Пошли скорей. Дома объясню.
— Давай одну машинку возьмем себе, раз уж они жулики. Им и так хватит.
— Ты что! Нельзя чужое брать — это называется воровство, когда берешь чужое без спросу.
— А им можно?
— Им тоже нельзя. Их за это в тюрьму посадят, за решетку.
— Кто посадит?
— Кто, кто — милиция.
— А она не знает.
Это Алешка верно подметил. Я и сам уже подумал, что все-таки нужно сообщить в милицию. Эти вещи явно краденые. Но тут Алешка снова отвлек меня.
— Ух ты! Какие картины красивые! — У противоположной стоны стояли аккуратным рядком старинные иконы в блестящих металлических рамках, виноват, окладах, наверное, золотых и серебряных. В некоторые из них были вставлены красивые камушки, которые сверкали красным, зеленым и голубым.
— Это не картины, — сказал я, — это иконы. Они в церквах висят. На них люди молятся.
— И что, в этих церквах они в Бога, что ли, верят? — снисходительно удивился Алешка. — Доверчивые какие. Ведь говорят же им русским языком, что Бога нет. Есть только светлый разум.
В Алешкином классе еще не ввели уроки слова Божьего. И он рос пока атеистом.
Я не дал Алешке вовлечь меня в несвоевременную, как это… теологическую дискуссию и потащил его за руку к двери. Он тянулся телом за мной, а душой оставался на месте, не отрывая глаз от коробки с машинками.
Не выпуская его руки и преодолевая заметное сопротивление, я надел туфли, вытащил Алешку за дверь и стал ее запирать.
— Стой! — вдруг заорал он так, что я подпрыгнул и выронил ключ. — Я, оказывается, обуться забыл.
Я уже начал сильно нервничать. Рывком распахнул дверь и подтолкнул Алешку. Он вошел в прихожую и стал, пыхтя, надевать кроссовки, путаясь в шнурках.
— Потом завяжешь, — сердито прошипел я. — Скорее!
И в это время зазвонил телефон на полу, рядом с Алешкой. Я не успел перехватить его руку, и Алешка снял трубку. Он и дома старается раньше всех подбежать к телефону, чтобы не пропустить что-нибудь интересное и быть всегда в курсе всех дел.
— Алло, — сказал он важно, — здесь Штирлиц. — И тут же сменил тон: — Сам не валяй дурака, сам рыжая, сам сматывайся, — и бросил трубку, пыхтя теперь уже от возмущения.
Я не сомневался, что звонил кто-то из компании Пирата. Оставалась только одна надежда — может быть, он решит, что ошибся номером. Если так, то сейчас снова раздастся звонок… И он раздался. Тут же.
Я успел схватить Алешку в охапку и потащил его к двери.
Захлопнув и заперев дверь, за которой все еще настойчиво и тревожно звонил телефон, я поставил Алешку на пол. Воспитывать его было некогда и не время. Поэтому я только спросил: