– Она… Она предательница! – сообразил Чмут. – Она уже снюхалась с Пиратом! – добавил он громким развязным голосом, но все же с усилием, запинаясь перед несообразностью обвинения. И делано махнул рукой, как бы отметая или перечеркивая Золотинку – человека, для общества конченного. Однако разительное заявление Чмута, ясности в смятенных умах не прибавило.
– Неправда! – тоненько крикнула Золотинка.
– Хватит трепаться! Кидайте, я говорю! Ну!… Застрельщики вперед! – неистовствовал Чмут.
Застрельщики, самая юная и нестойкая часть войска, мялись, поглядывали они на Чмута, но и Золотинку же не могли отринуть, как нечто несуществующее.
– Да ты чего? Совсем уже? Рехнулась? – галдели они вразнобой.
Плоские, почти без век, как у змеи или черепахи глаза Чмута на темном и тоже плоском лице сузились щелочками, он оглядел ряды дрогнувшего войска и беспокойно переступил кривыми ногами в тесных штанах. Переставил дрын, уперся в него еще основательней, и однако, при всех своих суетливых перемещениях остался, в сущности, на месте.
– Горшок, что они говорят, правда? – крикнул Баламут.
– Неправда! – сказала она так, что вряд ли вышел из этого какой-нибудь толк – голос пресекся.
– Так ты против нас, выходит?
Она и вовсе смолкла. Между тем понукания Чмута не остались без последствий. Все равно камни нужно было пустить в дело, раз уж они оттягивали пазухи. И только был дан пример, камни посыпались в недолет и в перелет. Гулко стукнул черный борт барки, а Золотинка охнула от хлюпкого удара в живот.
– Горшок, я нечаянно! – испуганно воскликнул кто-то из мальчишек. Застрельщики сразу попятились, на всякий случай оглядываясь.
Пират зверски стучал клюкой по песку и рычал.
– Что больно? Больно, да? – Баламут жалко переминался, едва удерживаясь, чтобы не броситься к стонущей Золотинке. Бледный мальчишка с тонкими руками.
– Не больно, не притворяйся! – кричали мальчишки.
– Что, получила? Хорошо было? Прочь с дороги! – неистовствовал Чмут. Зачерпнув горсть мелкого хряща и гальки, он швырнул широко разлетевшийся заряд.
По правде говоря, Золотинка корчилась чуть дольше, а стонала чуть жалобнее, чем это требовалось для пользы дела. Невинное удовлетворение, которое она получала, закатывая глаза и пошатываясь, заключало в себе изрядную долю злорадства по отношению к растерянным, сбитым с толку воителям. Несчастный Баламут признался, жалостливо постукивая себя кулаком, что роковой камень был пущен его рукой.
– Мне не больно! – мученически исказившись лицом, сказала Золотинка. И на этот раз не слишком уж далеко отошла от истины.
– Я всё!… Я не буду! Я всё… – Баламут выпростал отягощенную камнями рубашку – камни посыпались, он безжизненно махнул и побрел.
– Пусть лучше Горшок уйдет, чего она?! Я так не буду… – раздавались слабодушные голоса.
А так ведь оно и бывает, что не имея мужества возразить по существу дела, люди с видимым воодушевлением участвуют в сомнительной затее, тогда как первый же благовидный предлог мог бы поколебать это воодушевление в самых основах. Золотинка и стала таким предлогом – безусловно благовидным. Не будет большим преувеличением сказать, что и миловидным. Очень и очень миловидным предлогом, если взять на заметку, что в десять лет ее будущий расцвет уже угадывался. Славная была девочка.
Вот… Выходит, что Золотинка оказалась крайней – больше некому. Золотинка стояла, просто стояла, превозмогая душевную смуту, и в этой внутренней борьбе обретала уверенность стоять и дальше.
Пират испускал шипящие и хрипящие звуки. Чмут свирепствовал, пытаясь удержать дрогнувшие войска. Он бросил кол и обрушился на соратников с бранью, осыпая их упреками в трусости, укоряя прежними клятвами и прежней отвагой.
Но это-то и была ошибка – не следовало бросать кол. Нельзя ведь бросать знамя даже для того, чтобы догнать бегущих с поля и пинками вернуть в строй. Чмут неблагоразумно замельтешил, засуетился и нарвался на бунт:
– Пошел ты сам!…
Ряды соратников смешались.
– Да что вы слушаете! Кого слушаете! Рты-то чего раззявили?! Всех эта дрянь околдовала! – вскричал Чмут, вдруг преображенный догадкой: – Пират, он слово знает – вот в чем штука!
Галдеж смазался и даже пират притих, прислушиваясь.
– Приворожил ее – вот! – впадая в исступление, вдохновенно вещал Чмут. – Горшок – она нечисть. Нечистая сила. Нежить. Пират слово знает, он слово скажет, она и ночью подымется.
– Дурак ты, Чмут! – крикнула Золотинка сорванным голосом. Повернулась к мальчишкам спиной, не глянув и на пирата, и пошла к затону. Когда вода поднялась по пояс, она украдкой сполоснула лицо, а потом поплыла.
Золотинка вернулась на корабельный двор не прежде, чем обрела душевное равновесие, но для этого не потребовалось много времени. Уже на следующий день явилась она к мальчишкам, они заметили ее и замолкли. На плотном влажном песке лежало между ними кольцо для игры в свайку… Молчание разрешилось нехорошо: игроки заговорили между собой, без нужды перекладывая в руках тяжелые плоские гвозди.
Гордость Золотинки не требовала жертвоприношений, Золотинка удовлетворилась бы обычным полуприветствием. А в этих неестественно громких, ломающихся от внутреннего беспокойства голосах содержался вызов. Она постояла, с неестественным упорством уставившись под ноги, туда, где кольцо, и удалилась, не обронив ни слова.
И на беду попался ей затаившийся в лодке пират. Высунул над краем гнезда замотанную платком, гладкую, как у стервятника, голову – Золотинка содрогнулась.
– Пойди сюда, детка, – прошелестел вкрадчивый голос.
Все это происходило на глазах притихших, разом оборвавших свой нарочитый разговор игроков в свайку.
Потупившись, чтобы не выдать раздерганные чувства, Золотинка повернула к лодке. Пират потянулся навстречу, громыхнув деревяшками, и покровительственно возложил на ее золотистую головку темную широкую ладонь.
Из пустого разговора, который затем последовал, Золотинка не запомнила ни слова. Невпопад ухмыляясь, пират разглагольствовал, а когда ищущая его рука нащупывала Золотинкину шею, наклонялся еще ближе и загадочно играл голосом. Золотинка крепко держала борт лодки. Отвечала она то «да», то «нет», так же некстати и невпопад, как пират ухмылялся.