– Кто эта женщина? – спросил Поплева, когда описал столкновение между вороной и орлом.
– Рукосилов оборотень, – сразу нахмурился Миха. – Или наоборот, Милицын. Кто еще может Рукосилу противостоять? Теперь никто. Но все это очень скверно. Очень.
– Так ли уж велика опасность? – сунув руки в карманы, Тучка покачивался, слегка отрывая пятки от палубы.
– Велика! – резко ответил Миха Лунь и снова принялся пить. – Друзья мои, – продолжал он, отдышавшись после того, как вернул ковш. – Я нуждаюсь в вашей помощи. Если вы мне поможете – я спасен. Если нет – погиб. В любом случае признательность моя не станет меньше. – Указательным пальцем левой руки он провел по Асакону и эта сдержанная нежность случайным лучом высветила для Золотинки главную и, несомненно, глубокую привязанность волшебника. Он любил Асакон. То была привязанность, окрашенная всем разнообразием человеческих переживаний. Единственная страсть Михи. Только теперь можно было в какой-то мере осознать, что значило для волшебника отдать камень в чужие руки.
– Бежать, бежать… Вы поминали при лазутчице Асакон? – обеспокоился вдруг Миха.
– Ни в коем случае! – кратко заверил Поплева. – Но дело в том, что… я разглядывал морское дно, ну и все такое… Вообще мироздание. Но это было в открытом море. Без соглядатаев.
Миха Лунь глянул, прищурившись:
– Морское дно? С помощью Асакона? В самом деле? – В лице его явилось нечто особенное. – Товарищ, я снимаю перед вами шляпу. – Никакой шляпы на измазанной сажей лысине, конечно, не было, но сила выражения от этого нисколько не пострадала. – Вы, товарищ Поплева, один из величайших волшебников… чародеев и кудесников современности. Вы должны это знать. И, конечно, не мне, который всем вам обязан, всем, не мне это от вас скрывать. Рукосил вам этого не скажет. Милица не скажет, никто не скажет. Потому что они вам в подметки не годятся. Я хочу, чтобы вы это знали – вы необыкновенно талантливы. – Бедный Поплева заливался мучительной, багрового цвета краской. – Если вам в руки когда-нибудь попадет настоящий, настоянный на судьбах поколений камень… Ваша всемирная слава обеспечена.
– Хотите есть? – сказал Поплева.
– Да, только быстрее, – сразу переменился Миха Лунь. – Мешкать нельзя, я должен бежать немедля.
– Рукосил страшный человек и могущественный волшебник, – продолжал Миха Лунь за едой. – Могущественный волшебник! И скоро в этой стране никому другому не останется места. Бррр! Никому. Что касается меня, то мне уже не осталось. Я удаляюсь – в дебри, во льды, в чащобы, в пустыню – куда угодно. Везде можно жить, когда нет Рукосила… Дайте мне пояс, – сказал он, покончив с едой и вставая.
Как видно, Миха Лунь ничего не упускал из виду и занялся недостающей в платье частностью не раньше и не позже, чем переделал и переговорил все остальные надобности в порядке их убывающей срочности. Он был хваткий парень, этот Миха Лунь, хотя не столь давно еще, полчаса назад на глазах его блестели слезы.
– Бежать, бежать, – повторил он, приняв от Золотинки кусок белой, несмоленой бечевки. Сердитым взмахом запахнул полы халата – направо и налево с одинаковой тщательностью, обнес ходовой конец пенькового пояса вокруг себя и завязал, завершив таким образом необходимое ввиду предстоящего побега оснащение.
– Медлить не приходится. Единственно, что я не могу бежать, не прибегая к оборотничеству – меня схватят на первой же заставе. – Быстрым взглядом он перебрал всех троих обитателей «Рюмок», внимавших этим лихорадочным речам с тягостной подавленностью, и сразу же сделал выбор, для чего пришлось ему только повести пальцем, остановившись на Тучке.
– Вы ничем особенно не больны, товарищ?
– Колени крутит… – начал было Тучка, но Миха решительно отмахнулся:
– Пустяки! Не до колен сейчас! Хотя я вынужден буду позаимствовать ваш облик на неопределенно долгий срок. Видите ли, товарищ, – мягче и доверительнее продолжал он, прижимая руку к груди, – я не могу обернуться в первого встречного – вам ли объяснять! Без добровольного согласия это дельце не так-то легко сладить. С вашего позволения, товарищи, я обернусь в Тучку, Поплева проводит меня до среднего течения Белой, дальше, думаю, не понадобится, настоящий Тучка останется здесь, охранять девушку, а Золотинка возьмет на себя обязанность заговаривать зубы любопытным, – он улыбнулся. – Решайте скорее, друзья! – и тревожно глянул на высоко ставшее, не красное уже, а блистательно белое солнце. С берега доносилась разноголосица корабельных работ. Принимая во внимание это обстоятельство, Миха благоразумно держался под сенью носовой надстройки.
– Ну, Тучка, тебе решать, – сказал Поплева, старательно избегая всяких чувств.
Тучка вздохнул, сокрушаясь, как кажется, больше по необходимости, но решил сразу, может статься, выбор волшебника льстил его каким-то неясным и невысказанным представлениям.
Недобрые предчувствия томили Золотинку, и она взялась за дела. Хлопот-то у нее побольше было, чем у этой цацкающейся с Асаконом троицы. Пока они там, в чердаке, шушукались, подготавливая превращение, Золотинка успела пересмотреть и увязать белье – и Поплеве и Тучке. То есть Михе Луню. Она подумала о котле и чайнике. Шильце и мыльце. Дратва и запасные подошвы для сапог. Теплое одеяло ввиду ночных холодов – одно на двоих. И куски просмоленный парусины для защиты от дождя. Так она носилась по всему судну, внезапно останавливаясь, что-то припомнив; заскочила по необходимости и в носовой чердак, где столкнулась уже с двумя глупо ухмыляющимися Тучками. И сказала: а!
Гнетущая тень неведомого покрывала разлуку.
Затуманенными глазами, не позволяя себе расплакаться, Золотинка провожала парус. Затаившийся на дне лодки Лжетучка, укрытый новым Тучкиным плащом, не лжеплащом, а самым настоящим, суконным на меху плащом, пропал как не было. Да он и не нужен был никому в этом торопливом и тревожном прощании – несуразная подробность, уродство передразнившей самое себя природы. Теперь, когда это уродство не маячило перед глазами, исчезла сбивавшая с толку двойственность ощущений. Не осталось лицедейства – только расставание.
Тучка, все еще прятавшийся у раскрытой на три пальца двери, встретил ее вопросительным взглядом.