«Подумать, сколько лет прошло, а запах не вывели, и снова о будущем митингуем!»
Он поднялся и не без усилий выбрался из клуба. Посреди двора высилась разноцветная клумба, огороженная побеленным кирпичом, вокруг были вкопаны в землю несколько зеленых скамеек. Саша присел на одну из них.
«Зачем я, собственно, сюда пришел? Советоваться с Моргуновым, как поступить с кладом? Будто я не знаю, что он мне скажет…»
Александр Дмитриевич вытащил из кармана и в двадцатый раз принялся читать письмо, которое знал уже почти наизусть.
«Дарья!
Мне становится совсем плохо, видно, смерть не за горами. Это мне не страшно, потому что каждый человек живет, живет и помирает, хотя молодые этого не знают. Так что и я скоро помру, а ты после смерти сразу должна будешь исправить мою большую ошибку, потому что ты у меня главная наследница, хотя и племянница, а все равно что внучка, потому что мачеху твою, родную дочь, я не люблю, а Фрося старая и глупая.
Я, Дарья, ошибки этой не хотел, но так получилось. В сорок первом, когда зашел до нас немец, я, как и все люди, хотел с ними, гадами, воевать по возможности. И вот пришли ко мне люди окруженцы, которые прорывались к своим, и им нужно было через реку ночью прорваться, а для этого захватить мост. И еще они хотели его взорвать, чтобы нанести врагу важный урон, нарушить связь и коммуникацию. Они просили меня помочь, и я согласился, чтобы после с ними уйти, потому что я эвакуироваться не успел. Железнодорожников держали до последнего момента, потому что эшелоны на восток отходили, а немец прошел клещами севернее, прорвался, и мы не успели, а он уже тут и был очень силен, много техники и солдат. Пока окруженцы по балкам стягивались и на степных хуторах, немец сразу вперед попер, им наших и ловить было некогда, и людей, наверно, не хватало. А нас немцы обязали службу нести и у моста охрану поставили, но небольшую, потому что они в то время верили, что победа за ними, да и партизанам у нас прятаться негде, место открытое, степное, вот они и не боялись.
Нес я эту принудительную службу, смотрел на ихние наглые морды, что они нас за людей не считают и не боятся совсем, и думаю: ну, получите и вы свое, не беспокойтесь. А когда человек пришел от окруженцев, я говорю: давайте, ребята, мы их гробанем как следоваить, будут помнить. Сначала мы наблюдение установили, когда у них охрана сменяется, когда дрезина патрульная ходить, все рассчитали, и получилось, что, имея возможность, мы свой план осуществим.
Короче, наши ночами подтянулись. Многие лодками, кто и вплавь, переправились. Кое-кому я одежонку нашу форменную одолжил, на складе захватил несколько комплектов перед нашим отступлением, и, значит, мы подготовились.
Ночью подошли со всех сторон, приказ был — оружие не применять, чтоб не стрелять, а кончить их бесшумно, а после мост взорвать. Для этого у нас все было в ажуре.
Короче, наши их взяли так аккуратно, что те и не охнули, и стали мост минировать, там у окруженцев был минер один, он придумал снаряды связками вязать и взорвать одну за другой, короче, спец был. И все шло хорошо, уж взрывчатку начали класть, как вдруг поезд идет, которого мы не ожидали. И тут произошла неувязка, потому что пришлось взрывать раньше сроку, но думали, поезд рухнет в реку, так еще лучше.
Но получилось, что не так вышло, и рвануло под пролетом, когда состав уже почти весь на той стороне был и только последний вагон обрушился в воду, но на мели. А в составе много немцев вооруженных было, и они сразу на нас пошли, а тут и из города подкрепление жмет, и, короче, наши стали уходить, а нам с одним парнем, которому я тоже форму дал, командир приказал задержать их пулеметным огнем. Считалось, нам легче будет уйти, потому что мы железнодорожники, а не красноармейцы.
Пулемет мы поставили возле вагона, что свалился, расчет был, что оттуда они огня не ожидают. А возле опрокинутого вагона чего только нет, и ящик запломбированный, я его поставил ребром на случай, чтобы от осколков…