«Саша, я нашел клад. Хотел с вами поговорить — не получилось. Тогда во дворе. Тем лучше. Это знак. Мне он не нужен. Мешает осуществить необходимое. Он на месте, взял только одну монету. На случай, если не увидимся — общение дается все труднее, — ключ у сабинянки — помните, какая нога! Нашли его мы с вами, поэтому мою часть вознаграждения передайте Вере и дочке. С этим мне легче уйти.
Ваш покойный брат (во Христе!) — Ф.»
Он писал — «помните»?
Конечно, Александр Дмитриевич помнил шикарное полотно Захара, выставленное Фросей в сарай. И помнил разговор с Дарьей, когда впервые ехал с ней на «фазенду».
«Дед пишет, что собрался помирать, а наследство оставляет мне, а если умрет до моего приезда, завещание за большой картиной… А я, балда, не поторопилась, думала, еще потянет старик. Он, конечно, разобиделся и переписал завещание на бабулю. Понятно?»
Так они оба и понимали: Захар написал завещание, припрятал по осторожности за картину, а потом разобиделся, волю свою изменил, «переписал на бабулю» и, закрыв тему, отошел…
А речь-то о другом в завещании шла. Не зря мать говорила об умирающем Захаре: когда Дарья к нему наклонилась, он голову к стенке отвернул. Нет, не отворачивался Захар, а пытался на картину указать! Но не заглянул за полотно никто, кроме Федора… Его, как художника, что-то заинтересовало. И наткнулся. «Ключ у сабинянки». А сам Федор что задумал, сделал и ушел вслед за Захаром, позаботившись о своей дочке перед смертью…
К дому Захара Саша помчался на такси. Спешил и волновался. Неужели найду? Оказалось совсем просто. Письмо Захар свернул несколько раз вдоль и втиснул между подрамником и богатой багетной рамой, там, где ее почти касалась волнующая нога.
Странное впечатление произвело завещание на Александра Дмитриевича. Бросилось в глаза, что сама суть дела — где клад и как им распорядиться, — изложена в немногих строчках, а история боя у моста описана много шире. Почему? Пашков догадывался. Завещание-то было своего рода покаянием, хотел объяснить дед внучке все обстоятельства своего поступка, как сложилось, что присвоил он клад, значение которого понимал и вернуть хотел, а побоялся и пережил и страх, и угрызения совести, и самодовольство скупого рыцаря, что такой ценностью обладает.
Но пришел час, и стало все на место. Теперь только поднять из колодца и… Тут начиналось трудное. Хотя клад завещан Дарье, Захар, понятно, не принадлежавшую ему собственность государства внучке завещать права не имел, и она, следовательно, ни при чем. Но он-то, Александр Дмитриевич, с внучкой в определенных сношениях находится и воспользоваться вознаграждением, обделив Дарью, морального права не имеет! А с другой стороны, скажи он правду, согласится ли она сдать клад государству? Или делиться с незнакомой Верой и дочерью случайно обнаружившего клад бродяги?..
Получалось сложно. И даже мучительно. Настолько, что в какой-то момент захотелось избавиться от необходимости принимать решение. «Пойду и посоветуюсь с Моргуновым. У него голова совестливая, как скажет, так и сделаю…»
И, будто услышав проклятый вопрос, вышел из зала и присел рядом Михаил Иванович, вытирая платком вспотевшую голову.
— Не выдержал нашего прения? Я видал, как ты на галерке маялся. Молодец, что не ушел. Вот тебе истинная жизнь, смотри, если писать собрался.
Так понял Моргунов цель Пашковского появления на заводе.
— А вы что ж ушли?
— Я на минуту, кислороду глотнуть. Уж больно меня судьба завода забирает. Не уступлю я этому хлыщу из новомодных, что нас закрывать пришел. Слыхал его? Не дурак! Они сейчас не за то, чтобы все по-старому оставить и всей братии положение и места сохранить. Понимает, подлец, что потери в их шайке неизбежны, вот и не бубнит об избиении кадров, старых согласен за борт, а сам уже вперед вырвался, перестраивать — так перестраивать, завод снесем, парк разобьем и вперед, сиамцев догоним и перегоним! Насчет Америки-то подзаткнуться пришлось. Теперь у нас Таиланд на прицеле. Слава Богу, думают, на их век хватит. Таиланд не догонят, глядишь, Гвинея-Папуа вперед рванет. Снова будет кого перегонять. Лишь бы не себя. Себя-то перегонять да перестраивать труднее всего! А придется. Придется! Никуда не денутся. Пришло время по совести жить, а, Саша? Согласны?
«А что, если на мой вопрос скажет Михваныч: «Ни ты, брат, ни Дарья твоя и никто другой клада не находили. Находили его Захар да Федор и до ума не довели. Так что, если по совести, сдай золото безвозмездно. На случайных деньгах богатеть не стремись. Пришло время по совести жить, а, Саша? Согласен?» Что же я отвечу ему? Соглашаться придется. И это единственно верное решение? Нет, упрощенное…»