Ладно! А где мечется, мотается свободный художник Пашков, заваривший всю кашу? Он особенно нужен и необходим, хотя бы потому, что и Денисенко сгинул! То есть не то чтобы сгинул. На поверхности все спокойно и объяснимо. Мазин не мог, разумеется, заниматься поисками Денисенко лично. Но были законные основании повидать его и выяснить, что известно Валере по поводу исчезновения Филина. Отрицать все тот будет, конечно, начисто — никакого Филина не знает, а случайно и поверхностно знаком с Пуховичем. Но тут у Денисенко козыри не сильные, номер-то машины Мазин засек… Работа, однако, предстояла немалая, тем более что Денисенко дома не обнаружился.
Побывал у него сотрудник, которому Мазин доверял полностью. Придя по адресу, тот застал буквально распахнутую дверь, однако за дверью ни трупа, ни следов поспешного бегства, как и в комнате профессора, не оказалось. Напротив, оказалась весьма приятная женщина средних лет с фаянсовым чайником, из которого она поливала цветочки на подоконнике. Дама охотно сообщила, что она соседка Валерика — так здесь звучало это имя, — что Валерик милейший любезный молодой человек, каких в наше время так мало, и что он отправился на рыбалку на несколько дней, а соседке с полным доверием оставил ключ, чтобы она позаботилась о цветах, особо нуждающихся в нынешнюю жару в своевременном поливе. Вот и все!
В комнате все было в полном порядке. И ценные вещи вроде японской видеоаппаратуры, и обыкновенные штаны, небрежно перекинутые через спинку стула, подтверждали, казалось, невинный характер отлучки хозяина. Но где же находится сам рыболов? Сказал, что едет на озера. Если соврал, а это скорее всего, то хоть вертолетом прочесывай озера, Валеру не обнаружишь. Не исключено, он уже из Находки или Одессы на какой-нибудь посудине миновал территориальные воды, а не озерные. С кладом, разумеется. Как же клад к нему попал? Убил бича? Все может быть. А если появится Валера со скромным уловом и нету клада у него, один Филин на совести, зря загубленный, а имущество басилевса совсем в другом месте и руках? Короче, просматривалось многие, а подлинно доказанного почти ничего.
Мазин наскоро выпил чашку чая на кухне, не хотелось ни есть, ни размышлять, перебирая просмотренные уже варианты. «Может быть, повезет», — решил он, спустился, подъехал в гараж и на машине отправился на «фазенду». «Прилепилось, однако, еще одно дурацкое словечко!»
«Может быть, повезет», — думал он. И повезло.
Во дворе стоял и смотрел на остановившуюся машину Пашков.
Поглощенный своими тягостями, Мазин не подозревал, сколь был обременен ими Александр Дмитриевич. Настолько обременен, что не испугался, а почти обрадовался Мазину. «Может быть, этот приезд и разрубит узел?» Он готов был рубить, потому что развязать по-прежнему не мог.
— Опять мы здесь, Александр Дмитриевич, — сказал Мазин, входя во двор.
— Ну, я сторож, как вы знаете, а вас каким ветром занесло?
— Порывистым, до сильного. Я вас искал.
— Что-нибудь случилось?
— Можно и так сказать.
— Поделитесь?
— Только взаимно.
— Не понял.
— Что ж непонятного? Погиб в этом дворе человек, вы его хорошо знали, но отказались признать на фотографии. Так ведь? — Мазин предостерегающе поднял руку. — Я вас прошу, не отрицайте. Запутаемся, и вам будет неловко. Факт этот установлен.
— Кем? — спросил Пашков, нахмурившись. Начало разбора ему не понравилось.
— Вы хотите спросить, каким образом? Мы обсудили этот вопрос с нашей общей знакомой Дашей.
— Зачем ей это понадобилось? Она-то покойного не знала!
— Зато опасалась, что у меня к вам серьезные претензии, и хотела вас защитить. Она поняла, что он ночевал здесь с вашего разрешения.
— В этом и заключаются серьезные претензии?
— Не только, есть и еще кое-что…
— Например?
— Вы и о кладе не сказали.
«Неужели знает?»
— Клада у меня нет, — сказал Пашков, подчиняясь инстинктивному противодействию.
«Тут уж полное алиби!»
— Однако он вас серьезно интересовал?
— Я бывший музейщик.
— А человек, который погиб здесь?
— Несчастный человек. Художник. Мы вместе работали над картиной. Потом он попал в катастрофу. Ребенок погиб, жена десять лет провела в неподвижности. Вот он больше и не захотел жить. Это можно понять.
— Тем более. Зачем же скрыли?