Но Вера не заломила и не закричала. Она выплеснула в рот водку и склонилась над столом, не то закашлялась, не то зарыдала.
Александр Дмитриевич поднялся, чтобы подойти, помочь выпрямиться, но она сама справилась.
— За что же ему так?
Вера сказала «ему», а не «мне» или «нам».
— Он не хотел больше жить, не мог.
— Что значит — не хотел?
Саша выпил свою рюмку.
— Он покончил с собой.
И сбивчиво, без подробностей рассказал все, что необходимо было сказать, недоговаривая там, где можно было ограничиться.
— А монета от него, как на память… Это он бросил.
Она провела пальцами по лбу.
— Мне снилось недавно, что он пришел, и я вижу его внизу, под лоджией, а он взмахнул рукой и ушел. Значит, не просто взмахнул, а бросил… Но почему не написал?
— Я же говорил, он не хотел, не мог.
— Зачем же монета?
— Это завещание.
Вера молчала, но заметно было, что она не думает о главном, с точки зрения Пашкова, — откуда у Федора монета, нашел ли он клад?
— Вы покажете мне его могилу?
— Да, Игорь Николаевич обещал. Поедем вместе.
— Это хорошо, — сказала Вера. — Да, хорошо, что он здесь. Мы будем ходить к нему. Девочка будет знать, где похоронен ее отец. Она скоро станет взрослой, она поймет, не осудит его.
— Вера, — прервал Александр Дмитриевич, — ведь он бросил монету не случайно.
— Да-да… Завещание.
— Возможно, он нашел клад.
Она пожала плечами.
— Не знаю, Мазин мне не говорил.
— Мазин и не мог сказать. Федор не успел сообщить.
— О кладе? Мазину?
— Он о тебе думал.
Вера снова пожала плечами.
— Не нужно о кладе. Лучше выпейте, Саша. Мне от водки нехорошо, особенно сейчас. А вы пейте.
— Вера! Что, если клад найдется?
— Не понимаю, Саша. Не до этого мне, сами видите.
— Конечно. Но это большие деньги. Никто не знает, где клад.
— Он нашел одну монету?
Спрашивала она без интереса. Саша понимал, что разговор о кладе неуместен, но не мог сдержаться.
— Он подал мне идею. Если она осуществится, ты будешь обеспечена.
— Что? Саша, вы много выпили. Но пейте еще, только не нужно об этом. Я прошу.
— Ты будешь обеспечена. Федор хотел…
Вера не слушала и не слышала.
— Не знаю, что я сейчас чувствую. Я не видела его много лет, я не надеялась видеть. Я вчера еще, даже сегодня утром считала, что он давно ушел из моей жизни. Сейчас мне так плохо. Я даже не могу вас о нем расспрашивать. Мне нужно пережить сначала.
— Мне лучше уйти?
— Не знаю. Я была очень рада, что вы позвонили. Тут опять появлялся этот отвратительный Валера, он вас искал.
— Зачем? — спросил Пашков, не думая, что Валера должен быть на рыбалке, а не разыскивать его в городе.
— Он вас спрашивал, Саша, — повторила Вера.
— Все меня ищут, но я никому не нужен. Вера, я иду домой. Но мы еще увидимся, Вера.
— Конечно.
— Возможно, я найду клад. Тогда твоя жизнь изменится.
— Саша! Я привыкла к своей жизни. Зачем мне клад?
«Клад ей не нужен? Ха-ха!» — вспоминал Пашков слова Веры, нащупывая в темноте ключом замочную скважину. Свет на лестничной площадке не горел. «Не осознала… Зато я осознал. Правда, не знаю, что с ним, с этим кладом, делать. Ладно, утро вечера мудренее. Были бы деньги… Наконец-то, зараза…» Ключ вошел в отверстие и повернулся. Александр Дмитриевич толкнул дверь, прошел нетвердо через прихожую и устремился к дивану. Раздевался он уже в полусне.
Разбудило сердце. Пролежал слишком долго на левом боку и проснулся от боли в груди. Впрочем, когда Пашков осознал себя проснувшимся, болело все, особенно голова. Он чувствовал себя старым, разбитым и слабым. «Что поделаешь, — попытался успокоить себя Саша, — если в моем возрасте ничего не болит, значит, уже умер. Но пока жив». Он сел на диване. «Кажется, на кухне осталось… Это хорошо. Подлечусь, засну спокойно, а утром и решится…»
Александр Дмитриевич поднялся и, не включая электричества, двинулся на кухню. Туда сквозь штору пробивался свет уличного фонаря. Недопитая бутылка и стакан чернели на столике. «Натюрморт в полночном освещении…» Он взял бутылку и опрокинул над стаканом. Знал, через край не перельется, но и не на донышке. Булькнуло в темноте. Противный звук, какой-то туалетный. Не то что из концерта для фортепиано с оркестром… Хорошая тема для диссертации: «Нравственная классификация звуков». Торжественные фанфары, радостные — пение птиц, грозные — артобстрел, постыдные… И так далее. Какая, однако, водка дрянная. Фу, гадость!.. Зато сейчас полегчает».