Ну, пошло… Будь ты проклята, самоедская натура! Прослойка… Из народа вышла, к власти не допустили. Но ты-то, прямо скажем, к власти не стремился. Тут уж совесть чиста. Вот перестройку объявили, и взвинтились многие, вскочили и ринулись, норовя прогресс обогнать, как Тарелкин. Не можем иначе. Или Америку, или себя, но непременно перегонять, до кровавых мозолей. Нет, игры не для меня, я на своем «феррари» с продавленными пружинами в гонке не участвую. Мне и в гараже хорошо. За скромность Господь и подбросил, видимо, кусочек сыру. Только не разевай рот, держись крепче за диван и обозревай без суеты весь этот огромно несущийся мир с его смехом и слезами. А себе улыбку оставь ироническую. Мировых проблем не решишь, зачем живешь — не узнаешь, смерть придет — не избежишь…»
Потолок чуть посветлел, подступила предрассветная дремота. Саша засыпал, не ведая, что смерть, которой не избежишь, уже в пути…
Свое первое и несомненное заключение о Пашкове — трус — Денисенко составил много лет назад в подвале, когда сказал своим амбалам:
— Дайте ему как следует.
И двинулся к выходу, оглядев растерянного Сашу, что-то бормотавшего в страхе перед расправой.
Расправу Валера считал заслуженной и справедливой. Она вполне укладывалась в рамки порядка, который его устраивал и который он представлял и оборонял. С точки зрения Денисенко, было вполне нормальным, что жалкий мужичок обсчитан на целый килограмм, какой еще с него толк? А Дуся людей кормит, в том числе и Валеру, и, следовательно, нуждается в защите. Зато от типов вроде Пашкова его просто тошнило, он кожей ощущал отвращение к ним, потому что сам был работягой порядка, а тот типичным его паразитом из тех чистоплюев, у которых всегда находится рука и дотянуться до верхушки им всегда легче, чем тем, на ком верхушка держится. И этот на Чурбанова выход нашел. Валеру выгнали, как провинившуюся собаку, а кинодраматург, дерьмо собачье, склепал дешевую байку с благородных подпольщиков и кучу денег загреб. Короче, по твердому убеждению Денисенко, в пашковской истории он оказался самой настоящей жертвой и имел полное право расквитаться сполна, как только появится возможность.
Но ему и не снилась такая возможность.
То, что предстояло сделать Валере и что он скромно назвал «операцией», должно было полностью изменить его жизнь, превратить из нынешней мизерной в ту настоящую, о которой всегда мечталось. Осуществление большого счастливо совпадало с радостью долгожданной расплаты. Думая об этом, Денисенко испытывал особое удовольствие. Гарантией, что «операция» пройдет успешно, а месть сладко, была несомненная для Валеры трусость Пашкова.
Началась «операция» незапланированной удачей.
Денисенко подошел к входной двери и увидел торчавший в замке с ночи ключ. Не нужно было ни звонить, ни ковыряться отмычкой, ни тем более взламывать дверь, хотя все необходимое на этот случай лежало в старом чемоданчике, что принес с собой Валера.
Он прикрыл пальцы носовым платком и осторожно взялся за ключ. Дверь отворилась без скрипа: недавно Александр Дмитриевич смазал петли подсолнечным маслом, чтобы не привлекать внимание соседей к визитам Дарьи. Валера переступил порог и оказался в прихожей. Теперь можно было начать с шутливого: «Не бережешься, хозяин!» Но хозяин не показывался. Валера прошел внутрь в некотором недоумении. Было не так уж рано, и он ожидал застать Пашкова бодрствующим. Между тем после ночных бдений Александр Дмитриевич крепко спал. Он спал так спокойно, чуть прихрапывая, что на секунду Валера испытал нечто вроде сочувствия. Но оно тут же сменилось злорадным сожалением. «Жаль, жить тебе мало осталось, сволочь, а то бы надолго запомнил это пробуждение».
Денисенко осмотрел квартиру, вышел на кухню, увидел пустую бутылку, покачал головой, будто подумал — «вот до чего пьянство доводит», потом бесшумно запер дверь изнутри, выдернул из розетки телефонный шнур и, поставив чемоданчик, присел в кресло напротив дивана. Было почти смешно — жертва смотрела последний сон. «Хватит дрыхнуть, гнида! «Операция» начинается».
Вслух он, однако, сказал то, что собирался еще в прихожей: