— Граждане судьи!
Вы будете сейчас выносить мне приговор, решать мое будущее, и я по идее должен произвести на вас хорошее впечатление и попросить снисхождения. Но не уверен, что получится.
Я знаю, что по времени вы мое выступление, согласно законодательству, ограничивать не можете, но раз уж оно называется «последнее слово», то длинные речи ни к чему. Мы тут и так наговорились. И я вас надолго не задержу. Да и, по правде говоря, ничего я не придумал, чтобы вас разжалобить. Уважаемый адвокат все сказал: и об аффекте, и о самообороне, о статьях сто четвертой и пятой, все верно. Верно, что этой сволочи, которую вы потерпевшим называете, ничего не стоило меня припаять. Да и Пашкова он оставлять в свидетелях не собирался. Это факт. А задержу вас на минутку на другом.
Лет восемь назад попал я случайно в суд. В качестве зеваки. Приятели затащили, как в кино. Поглазеть, как убийцу судить будут. Пришел. Вижу, судят мордоворота. Он кого-то из родни по пьяному делу топором срубил. Дело, в общем-то, тупое, и мужик тупой. Но к последнему слову его поднатаскали, и он очень даже гладко высказался. «Спасибо, мол, суду за науку. Под вашим благотворным влиянием я тяжесть своего поступка осознал и прошу только учесть, что человек я молодой и здоровый, и потому прошу сохранить мне жизнь, чтобы по освобождении я мог принять активное участие в строительстве нашего светлого коммунистического будущего».
Судья кашлянула.
— Что, не так говорю? — спросил Сергей.
— Продолжайте!
— Спасибо. Мне тогда просто тошно стало. Думаю, неужели не шлепнут подлеца? Но суд наш, сами знаете, гуманный. Ушел я, возмущенный до предела. Понятно, и в ночном кошмаре не мерещилось мне, что буду на его месте стоять. Но пришлось, как видите. И значит, могу использовать опыт.
Сергей постепенно подтянулся, повел плечами, будто шинель оправляя, и заговорил громче и увереннее:
— Но я, граждане судьи, опыт этот использовать не буду. Я думаю, что, если суждено у нас светлому будущему быть, его и без меня построят. Хотя брались уже многие, а толку мало. И на этой скамье человек сидит не для того, чтобы о всеобщем светлом будущем, а о своем собственном тяжелом прошлом подумать. И я сидел и думал. О своей участи думал. Думал так, что суд в самом деле гуманный, хотя меня это не раз возмущало, когда в газетах о судах читал. Все думал, мало дали, почему не вышку? Так всегда думаешь, пока жареный петух самого не клюнет. Сейчас я, конечно, за гуманность суда.
Сергей усмехнулся.
— Я понимаю, что к исключительной мере вы меня не приговорите. Все-таки аффект и самооборона налицо. Но есть и, как государственный обвинитель сказал, самосуд. То есть я вроде бы ваши права использовал. Следовательно, отвечать придется. Хорошего мало, но я успел на войне побывать, так что не белоручка, не маменькин сынок и, как и тот убийца, человек еще молодой и здоровый.
Он приостановился на минуту.
— Не наказание меня в панику вводит, хотя и в предварительном следствии я вполне оценил, чего каждый день в неволе стоит. И все-таки… Вот что главное для меня: в отличие оттого убийцы не осознал я. И убитого мной подонка не жалею…
Зал притих. Сергей улыбнулся снова.
— Вы меня, товарищ адвокат, простите; я понимаю, что этими словами себе во вред выступаю и, возможно, вашему авторитету врежу. Но раз уж говорю последнее слово пока еще равноправного человека, хоть и под стражей, однако не осужден еще и статья на мне не висит, а значит, могу говорить на равных, то и говорю, что думаю.
Убивать людей, граждане судьи, если ты не садист, не психически больной, не выродок, убивать очень тяжело. Даже на войне. И на аффект много не спишешь. И как его понимать, аффект? Я ошалел, когда этот паяльник увидел. Ударило, насколько же нужно нелюдью быть, то есть ничего человеческого в себе не ощущать, чтобы по живому огнем, ради мертвого металла кровь кипятить и на ней свое благоденствие строить, да еще зная, что не квартиру обокрал, а всю мировую культуру… И все-таки не убивать его я бросился, просто среагировал по-армейски. Вот он враг, и теперь — кто кого. Но сначала обезвредить его намеревался, пока запах паленого человеческою мяса не вдохнул и зубов на себе не почувствовал. Ну, тогда бросок, и все. Бросок уже, конечно, не на задержание был… Прошу, однако, помнить, что паяльник у него в руке был включенный и на благородные чувства рассчитывать не приходилось. Вот так дело было…
Тут у меня спрашивали, а разве ты не мог шнур выхватить из розетки и взять его на прием? Спасибо вам, почти подсказали, скажи — не мог. Мне и следователь сочувствовал, да и тут по-человечески относились. Но я хочу честным быть. Не знаю я, мог или не мог. Но считаю, сделал правильно.