Было без двадцати два. «Ч» минус двадцать, как еще изощрялись остряки.
«Если очередь окажется умеренная, возьму бутылку» — обманул он себя, ибо хорошо знал, что станет и в неумеренную.
В следующий раз в «замок» Саша ехал в нелюбимом, битком набитом троллейбусе. Когда машина тормозила рывками, в сутолоке дорожного потока молодая женщина, втиснувшаяся рядом, припадала в его нераскрытые объятия, когда же неопытный водитель круто трогал, поспешая в открывшуюся брешь, Александр Дмитриевич сам невольно приваливался к женщине. Эти незапланированные соприкосновения немного волновали и скрашивали трудности пути. Так и ехали, стараясь не смотреть друг на друга: толчок — рывок, потом снова.
«Не скажите, — подумал Саша, — и наш транспорт имеет свои преимущества. Возможно, со временем это повысит рождаемость в стране». И он уже представил себе заметку в «Вечерке» под названием «Демографический взрыв на маршруте номер семь», но тут соседка энергично «вышла из зоны» и успела проскочить в открывшуюся дверь. На углу что-то давали.
В «замке» Пашкова встретила мать и сразу произнесла осуждающе:
— Ни одну рюмку не упустишь!
— Какую еще рюмку? Я Фросе деньги принес. Как Захар?
— Поминают.
— Ого! Быстро он.
— С его-то пьянством! Удивительно, как до таких лет дожил.
— Ты даже не поминаешь?
— Я заходила, как положено. И тебе не советую засиживаться, у Фроси гостья.
«На то и поминки, чтобы гости были», — подумал Саша, не обратив внимания на то, что мать сказала не «гости», а «гостья».
Варвара Федоровна направилась в свою комнату, а он постучал во Фросину, не вполне готовый произносить приличествующие печальному событию скорбные слова о нелюбимом им Захаре. Ничего подобного, однако, делать и не пришлось. За накрытым столом не ощущалось поминальной скорби. Даже Фрося, повязанная траурным платком, выглядела оживленно, какой он ее давно не припоминал.
— Заходи, Сашенька, заходи, родной!
И такое обращение было несвойственно сдержанной Фросе, и Александр Дмитриевич отнес было его на счет выпитой стопочки, но ошибся.
— Помяни с нами Захара, царствие ему небесное, а Бог судья! Отмучился братец, и то хорошо. А нам после огорчения большая радость. Посмотри, кто приехал, Саша!
Радость сидела в черных модных штанах и с любопытством поглядывала на Александра Дмитриевича.
Может быть, на улице, при случайной встрече, он и не узнал бы ее сразу, как-никак виделись они всего раз, когда она еще школьную форму носила, но здесь сомневаться не приходилось — за столом сидела Дарья.
— Это ж внученька моя ненаглядная приехала, Саша!
— А мы знакомы, бабуля, — улыбнулась Дарья. — Это же вы в Москву приезжали?
— Он, Дашенька, он.
— Я. Здравствуйте.
Она посмотрела долгим изучающим взглядом, так что Пашкову стало неловко, и он брякнул:
— Постарел?
Дарья помедлила, потом протянула как-то со значением:
— Вам виднее.
— А Дашенька-то какая красавица стала, а, Саша?
Если Фрося и преувеличивала, то самую малость. Дарья была, как говорится, в расцвете. Правда, черты лица у нее были чуть простоваты и не хватало в них материнской приветливости, но зато здоровье и молодость присутствовали в щедром избытке.
«Сколько ей? — подумал Саша. — Лет двадцать пять?»
Она легко прочитала его мысль и поправила:
— Двадцать четыре скоро будет. Уже. Короток наш век, а, бабуля?
Восьмидесятилетняя Фрося не нашлась, что ответить.
— Кокетничаете, девушка?
Это спросил четвертый человек, находившийся в комнате. Он тоже сидел за столом, сосед Доктор. И он был оживлен и поглядывал на Дарью с явным удовольствием.
«Что это он на нее пялится? Неужели такого старца расшевелила? Кто бы мог подумать… Или пьяненький?»
Доктор в самом деле казался слегка пьяным.
— И напрасно, — продолжал он, повернувшись к Дарье, — не гневите Всевышнего жалобами. Сейчас ваш звездный час. Пользуйтесь им, не упускайте неповторимые мгновения, которые промчатся, как пули у виска.
— Ах, Доктор… И вы такое замужней даме говорите?
Саша снова удивился. Дарья запросто называла полунезнакомого старика Доктором, как все тут, и, очевидно, кокетничала, играя в его лексикон, ведь вряд ли она в своей компании «дама» скажет. Впрочем, Александр Дмитриевич современным сленгом владел неважно, обходился языком, что в детстве усвоил.