Мазин положил бумаги на стол.
— Что скажете?
— Я Чурбанову взяток не давал.
Он понимал, что отвечает не так, как следует, но все еще не пришел в себя.
«Да, одно дело сочувствовать оклеветанному, а совсем другое оказаться в его шкуре».
— Это шутка? — спросил между тем начальник.
— Какие уж тут шутки!
— Вот именно. Хорошо, что вы понимаете серьезность предъявленного вам обвинения.
— Откровенно говоря, не понимаю.
— Оставим эмоции. Что вы скажете по существу?
— По существу этот пасквиль подтверждает, что подонка выгнали правильно.
— Кому подтверждает?
— Мне.
— Значит, вы сомневались в вине Денисенко, когда настаивали на его увольнении?
«Ого! — подумал Мазин. — Такое бы мне ни Дед, ни прежний шеф не сказали».
— Я не сомневался.
— А на каком, собственно, основании? Ведь вы, насколько мне известно, лично Денисенко даже не знали?
Мазин понял, что начальник подготовился к разговору.
— Зато я хорошо знал Брускова, который не мог меня подвести. Я знал Брускова много лет, он даже помогал мне в работе, и вполне полагался на него как на свидетеля безобразного случая, когда с благословения сотрудника милиции собирались избить честного человека.
— Собирались? В этом еще нет состава преступления. Да и не Денисенко собирался бить. Я с ним беседовал.
Мазин был возмущен, но он уже взял себя в руки.
— Почему вы считаете его версию более достоверной, чем моя?
Начальник набычился. Ему не нравился все более спокойный тон Мазина.
— Потому что не так давно было совсем нетрудно расправиться с беззащитным человеком.
— С Пашковым — да. А вот зачем мне было расправляться с Денисенко, видит Бог, не понимаю.
— Оставим Бога. Можно найти и земные причины. Вы пошли навстречу Брускову, потому что он мог замолвить за вас словечко Чурбанову, что он и сделал.
Мазин встал.
— Вы понимаете, что оскорбляете меня?
— Игорь Николаевич! Вы пока еще мой подчиненный.
Мазин выделил слова — «пока еще».
«Так тебе и надо, дурак! Служишь, служишь, в слепоте начинаешь считать себя незаменимым, а тем временем подрастают люди, для которых ты что-то вроде старой перечницы, которую можно без большого сожаления спустить в мусоропровод».
— Так точно. Пока. Я уже выслужил пенсию.
Начальник плохо знал людей, он ожидал активного протеста, нажимал, готовясь сломить упорную оборону и, не ощутив ее, растерялся.
— Об этом речь не шла.
— А о чем же?
— Вы разве не знаете, что мы обязаны реагировать? Напишите мне подробно, изложите все как было. Мы не пойдем, разумеется, на поводу у каждого жалобщика.
— А он напишет наверх, что вы чурбановцев прикрываете.
— Вы были лично знакомы с Чурбановым?
— Видел раза два, случалось. Из задних рядов…
— Вот и напишите.
— Разрешите вопрос?
— Конечно.
— Вы хотите, чтобы я работал или ушел?
Шеф вновь потерял инициативу и разозлился.
— Здесь не частное предприятие, такие вопросы по желанию или по произволу не решаются. Мне известно, что вы опытный работник, но уж, извините, и к вам можно предъявить немало претензий.
— Какие именно?
— Те же, что и всему аппарату. Целый ряд негативных явлений скрывался. Вы игнорировали наркоманию, не заметили проституцию, хищения превзошли все пределы. Преступники распоясались. Пресса пишет о мафии, рэкете. Число погибших милиционеров растет. Конечно, это не ваша личная вина, но вы в органах двадцать лет.
— Больше, — поправил Мазин. — Вы правы. Когда я пришел в милицию, я думал, что через пятнадцать лет стану безработным. А оказалось, что через двадцать пять ухожу, потому что не справился.
— Вы еще можете принести определенную пользу.
— Спасибо. Я подумаю, с вашего разрешения. День, два?
— Пожалуйста, я вас не тороплю.
— Разрешите идти?
— Идите.
В дверях Мазин задержался.
— На правах старшего по возрасту и по опыту позвольте дать вам совет. Времена действительно меняются. Мы, конечно, делали ошибки. И сейчас расплачиваемся, хотя и не каждый и не всегда соответственно вине. Но времена меняются, а ошибки остаются и всегда начинаются с какой-нибудь сволочи. Не желаю вам когда-нибудь оказаться в таком положении, как я сейчас. Поверьте на слово, никто за меня словечек не замолвливал, а вот счеты свести, сами видите, желающие находятся.
Игорь Николаевич вернулся к себе, выпил стакан воды и задумался о пенсии. Думал он, конечно, не впервые. Иногда этот неизбежный рубеж его страшил, иногда казался желанным. Даже приходили в голову нелепые, как он понимал, мысли обзавестись дачным домиком и заняться садово-огородным хозяйством. Разумеется, мечта эта была для Мазина чистой маниловщиной. Он был коренным горожанином в третьем или даже в четвертом поколении и в элементарной пригородной лесополосе, где нередко совершались преступления и приходилось бывать по долгу службы, чувствовал себя, как в джунглях центрального Конго. Он мог отличить тополь от дуба, но не овес от ячменя, все грибы казались ему ядовитыми. Обширный мир природы виделся Мазину в основном в общих понятиях — деревья, трава, кусты. И потому он знал, что никогда не увлечется садом или цветами. Он привык хорошо знать свое дело и презирал дилетантизм, любительские радости были не для него. «Что же я буду делать… без дела?»