Значит, медведей надо в середину доски. Вот этот, самый большой и толстый, вполне похож на Выра. А этот осанистый коротышка смахивает чем-то на Келея. Еще один, высокий и тощий, вполне сойдет за Ларо, вождя Нижнего племени. А вот и Уктын - вставай сюда, голубь.
Вокруг ваткарских медведей - остальной мелкий народец, все эти кони, козлы, утки, олени и петухи. По краю же доски выстроились фигуры богинь, они словно охраняли пестрое глиняное скопище, а вместе с ним и весь народ северных вотов от бед и напастей. Да, без поддержки и помощи великих небесных сил немыслима жизнь в этих краях. Они охраняют живущих, дарят им свет, тепло, воду и пищу.
Когда работа была закончена, Шелеп почувствовал: что-то не так, что-то не схоже на доске его с настоящей жизнью. Подумав немного, он улыбнулся, повернулся к полке и взял в руки еще одну фигурку. Это была Толэзьмумы, Богиня Луны. Ее темно-синяя юбка украшалась серебряно-белыми кругами. Дочь князя, красавица Люльпу, подумал Шелеп и, раздвинув глиняных медведей, осторожно поставил изящное изваяние в самой середине доски. Вот теперь картина казалась законченной и совсем правильной.
По давней привычке, прежде чем лечь спать, старый мастер вышел на улицу подышать вольным воздухом. Он сел на лавочку, блаженно вытянул ноги и вгляделся в сумрак ночи. Весна в этом году была ранней и дружной, речное половодье подступило к самым домам башарманского селения. От смутно светлевшей водной глади веяло свежестью, слышны были плеск и неугомонное бормотанье бурных весенних струй.
Ваткарский князь Выр несколько раз предлагал башарманам перебраться на сухую горную сторону, обещал помочь в расчистке леса по берегам Колыны-шур. Но башарманы всякий раз благодарили князя за заботу и отказывались - они нашли свое тихое место и приросли к нему всеми своими корнями.
Приглушенные пространством звуки привлекли внимание Шелепа. Он пристальнее вгляделся в сумрак ночи, сквозь который таинственно чернело косматое тело Куалын-горы. Вот из лесных зарослей пророс живой букет огненных цветов, который с топотом, криками и свистом двинулся в сторону Бадзым Куалы. Вот на какое-то время высветилась на самом краю обрыва крохотная человеческая фигура:
Шелеп знал: накануне праздника шийлык молодежь изгоняет из домов и прочих построек нечистую силу. Огненный букет летит над Куалын-горой значит, все идет как всегда, праздник обязательно будет, он уже начался. Ну что ж, старый Шелеп готов к празднику и может спокойно спать в эту весеннюю ночь.
Разговор по душам
- Думай, Петрило, подсказчик мой верный!
- Спасибо, боярин, что ценишь верность мою и преданность, - отозвался Петрило дрогнувшим голосом. - Хочу тебе признаться, что враги твои неодинова пытались сманить меня на свою сторону, богатыми посулами купить меня пробовали:
- Вот как! - искренне удивился Дмитр. - Что же ты об этом раньше не сказывал?
- А зачем? Если б захотел я супротив тебя пойти, так давно бы подлость эта наружу выплыла. Шила в мешке не утаишь, Дмитр Мирошкинич. А поскольку не позарился я на посулы супостатовы, так к чему об этом и говорить было?
Боярин долго молчал, с интересом разглядывая Петрилу, словно видел его впервые. Сорочьими пугвами нацелился он в лицо отрока, острым, как клюв, взором проник в глаза Петрилы, но ни единого зернышка лукавства и неправды не обнаружилось в глубине этих бесхитростно распахнутых глаз. Дмитр облегченно выдохнул, словно сбросил с плеч тяжелый мешок, и негромко спросил:
- А почто ныне об этом вспомнил?
Петрило давно знал, что не всякому новгородцу удавалось переглядеть Дмитра Мирошкинича. И теперь, бесстрашно и открыто приняв и сдержав пронзающий клевок боярского взгляда, Петрило как-то сразу успокоился и уверился в себе.
- А то и вспомнил, боярин, что среди людишек наших много найдется охотников на Каму отправиться, а вот такого, который в случае удачи захотел бы добровольно в Новгород воротиться - такого вряд ли сыщешь.
- Правда твоя, - согласился боярин. - Это мне и без тебя ясно. О чем твое-то слово?
- Мог бы я: попробовать, - просто сказал Петрило.
- Ты? - изумился Дмитр.
Все это время он мысленно перебирал и оценивал своих людей. Но мысль о Петриле, самом близком и преданном, ни разу не мелькнула в боярской голове.
- Чему удивляешься, Дмитр Мирошкинич? - с мягким напором спросил Петрило. - Разве плохо служу я тебе? Разве можешь ты сомневаться в моей верности?
- Что ты! Что ты! - вскинулся боярин. Премного доволен службой твоею. Ты - десница моя, опора и помощь во всяком деле.
Про себя подумал: а почему бы и нет? Здесь, в Новгороде, Петрилу любой смышленый холоп заменит. Здесь, в делах обычных и привычных, можно и левой рукой обойтись. Вслух сказал:
- За раденье к делам моим благодарю, Петрило, а с тем прими-ка чашу с медом, да и я с тобою заодно подвеселю утробу свою.
- Будь здрав, Дмитр Мирошкинич! - Петрило принял чашу и с достоинством поклонился.
Выпив меду, боярин повеселел, размяк, заулыбался.
- Пожалуй, довольно о тугах наших толковать. День догорел, и угольки угасли, а на остывших угольках яичко не испечешь. Утро вечера мудренее. А скажи-ка, Петрило, как твоя Варварушка поживает? Как детки малые живы-здоровы?
- Благодарствую, боярин, - ответил Петрило, удивляясь неожиданному повороту разговора.
- Стыдно мне, что мало ценил верность твою, никогда не интересовался жизнью твоей помимо службы боярской. А ты ведь не только служитель верный, ты еще и отец семейства. С тобой встречаюсь каждый день, а женку твою раз всего и видел, да и то случайно. Почто прячешь ее от меня? Али боишься, что отобью?
Дмитр засмеялся, выпил еще меду. Петрилу все больше удивлял непривычный разговор. Он хорошо знал, что боярин не охоч был до пустых бесед.
- И где же ты хоронишь ладушку свою? - весело спросил Дмитр.
- А что ее хоронить? Чай, не украдена, - в тон ответил Петрило.
Продолжая улыбаться, он почувствовал, как застарелая туга зазудела в душе неизбывным надоедливым комаром. Сникнув, нехотя добавил:
- Живет себе в доме отца своего Калины Сытинича.
Отношения с тестем были еще одной причиной того, что Петрило рвался на волю. С первых дней Калина Сытинич без всякой видимой причины невзлюбил зятя. Ничем не корил, ни за что не бранил, но Петрило шкурой чуял не утихающую неприязнь к себе, и это омрачало любовь его к Варваре.
- А ты, с нею живя, вроде как по чужим половицам ходишь, - догадался Дмитр.
- Обживусь немного - свой двор поставлю, - тускло вымолвил Петрило.
- Так что же ты молчал до сего дня? Разве ж в моих хоромах угла не найдется?
- Сюда, Дмитр Мирошкинич, я служить прихожу, а посему не хочу, чтобы бабы да ребятишки сопливые под ногами путались.
- Ох, не ценил, ох, не лелеял, - запричитал боярин. - Люблю, люблю тебя, Петрило, и ежели надумаю тебя на Каму отправить - ты уж не сомневайся! Позабочусь о близких твоих, пригрею, приголублю, будь спокоен!
- Благодарствую, боярин, да только Калина Сытинич не отпустит Варварушку со двора своего.
- Ну, время позднее, - спохватился Дмитр. - Давай-ка на посошок.
Они выпили еще меду.
- Любишь, наверно, женку свою? - ласково спросил Дмитр.
- Люблю, боярин, - искренне отвечал слегка захмелевший от меда, растревоженный необычным разговором Петрило.
- Вот и хорошо, вот и слава Богу, - удовлетворенно ворковал Дмитр Мирошкинич, провожая Петрилу до порога горницы.
Напутствие
Какого роду-племени? - спросил посадник, испытующе глядя на Светобора.
Светобор сдержал пронизывающий взгляд голубых глаз и без робости ответил:
- Отец мой Путило был милостником князя Романа Мстиславича.
- Тот самый Путило? - оживился Михайло Степанович. - Я тебя, молодец, встречал неодинова на дворе моем и всякий раз задумывался:
откуда лицо твое так мне знакомо? А ты, выходит, старинного моего товарища родной сын. С отцом твоим служили мы вместе князю Роману.