— О да, — подхватила Шагор, — в этом я разбираюсь. Я считаю, что мужчина — это не горшок, а пустой кувшин, который женщине постоянно приходится наполнять в меру своих способностей.
— Верно! — поддержала Ниши. — Но как они, бедняжки, маются с этим добром! А те и ухом не ведут — камнем висят у них на шее. Так что возьми, сестра, свой сосуд и водрузи его на соответствующее место.
— Кувшин сам займет свое место, — проговорил Броджешор и сел рядом с Шагор.
Тут же появились две нарядно одетые, блистающие украшениями красавицы прислужницы, стали по обе стороны от него и принялись обмахивать его опахалами, оправленными в золото.
— Приготовь мужу кальян и дай ему покурить, — велела Ниши супруге Броджешора.
Шагор встала, сняла с золотого курительного прибора чашечку, помешала табак, ароматизированный мускусом, снова надела ее и подала мужу.
— Ты лучше дай мне простую трубку, — попросил Броджешор.
— Не тревожься, — успокоила его Ниши. — Этим кальяном никто не пользовался. Мы не курим.
— В самом деле? — обрадовался Броджешор. — Зачем же тогда он стоит здесь?
— Для того, чтобы приемная рани выглядела по-царски.
— Но когда я вошел сюда, табак был уже заправлен, — напомнил Броджешор. — Выходит, кто-то курил этот кальян.
— Да нет, — возразила Ниши. — Все это хранится у нас просто так, для виду…
Кальян вынули из кладовой только накануне вечером, в ожидании мужа Шагор. Тогда же приготовили и табак. Броджешор снял с кальяна мундштук, внимательно осмотрел его и, убедившись в том, что его, по-видимому, действительно никто не брал в рот, с удовольствием закурил.
— Что же ты стоишь, несчастная? — снова повернулась к Шагор Ниши. — Разве пристало жене бездельничать, когда муж курит? Пойди принеси ему бетеля. Да смотри, сама приготовь. И лучше бы добавить в него какого-нибудь зелья.
— Бетель уже готов. А насчет зелья — так если бы я умела его делать, то не попала бы в такое положение, как теперь.
Она взяла сандаловую пасту, камфору, особую отдушку, добавила вытяжки из роз, смешала все это с заготовленным бетелем, потом положила смесь в золотую чашку и подала мужу.
— Ты много болтаешь, — с напускной строгостью сказала Ниши. — Пойди-ка лучше приготовь мужу поесть.
У Броджешора вытянулось лицо.
— Смилуйтесь надо мной, — в отчаянии воскликнул он. — О какой еде может идти речь ночью?
Однако никто не обратил внимания на его слова. Шагор тотчас же отправилась в соседнюю комнату, подмела то место, где собиралась потчевать своего супруга, протерла его мокрой рукой, затем постелила толстый коврик и поставила несколько серебряных тарелок с яствами, а рядом — душистую холодную воду в золотом стакане.
Как только она закончила эти приготовления, Ниши привела Броджешора.
Тот взглянул — и обмер.
— Пощади меня, — умоляюще сказал он Ниши, сложив просительно руки. — Я все претерпел от вас — и разбой и плен, но такого насилия ночью мне не перенести. Помилосердствуй!
Однако женщины были непреклонны. Пришлось Броджешору хоть немного, но отведать угощения.
— Брахман, поев, должен подумать о богах, — напомнила Шагор, — сделать им подношение.
— Рани сама о них позаботится, — сказала Ниши и пригласила Броджешора в соседнюю комнату.
— Теперь, брат, ты увидишь нашу рани, — пообещала она.
8
Она провела его в опочивальню рани, убранную так же роскошно, как и комната для приемов. Особенно поражала воображение кровать с пологом, расшитым золотом и отороченным жемчужной бахромой. Броджешор огляделся. Ему не терпелось поскорее увидеть хозяйку этих несметных богатств. Но в комнате никого не было, кроме просто одетой молодой женщины, сидевшей прямо на голом полу. Гхомта прикрывала нижнюю часть ее лица. Весь ее облик разительно отличался от блистательного вида Шагор и особенно Ниши, так и сверкавшей драгоценностями. Вначале Деви, готовясь к свиданию с Броджешором, поддалась настойчивым уговорам Ниши и, как уже знает читатель, облачилась в великолепный наряд. Однако вскоре она спохватилась и переоделась.
«Стыдись! — сказала она себе. — Ты что же, хочешь прельстить его своими богатствами?» Деви сняла с себя все украшения, оставив лишь один простенький браслет.
Приведя Броджешора, Ниши вышла, а Деви поднялась и, скромно опустив глаза, совершила ему пронам.