- Справедливости, о халиф! - со двора приемов продолжали нестись вопли.
И угрозы:
- Предатель! Подлый предатель! Наши деды служили тебе верой и правдой, бледномордая тварь! Ты недостоин подносить нам дрова с пальмовой веревкой на шее!
Нерегиль сидел, сцепив руки под подбородком, и молча смотрел в одну точку.
Самым мрачным в маджлисе был Харсама ибн Айян - он, щурясь и кривясь, разглядывал в дрыгающемся свете ламп войсковые списки с перечислением имен каидов и назначенным отрядам жалованьем.
А самым радостным - молодой Тахир ибн аль-Хусайн. Тот аж светился от удовольствия, то и дело поглаживая маленькую черную бородку. Блестящими от перстней пальцами он перебирал звенья золотой цепи с большим бирюзовым медальоном - и не скрывал злорадства.
С нерегилем они поссорились насмерть еще два дня назад - когда джунгары из джунда Хативы сцепились с Тахировыми нишапурскими гвардейцами. Парсам было что припомнить джунгарам, и они припомнили. Тарик остановил беспорядки, приказав солдатам войсковой шурты связывать спина к спине по одному джунгару и одному парсу и кидать в реку. На втором десятке отсчет утопленников прекратился - вместе с драками. Затем в дело вмешался аль-Мамун.
"Я тебе не халиф Аммар!", кричал он. "Я не потерплю бессудных убийств! Еще один такой приказ - и я сам кину тебя в реку!". На Тарика он наорал прямо в маджлисе. Нерегиля била крупная дрожь ярости, он кашлял, словно задыхался, - но молчал. Справедливости ради аль-Мамун распек и Тахира. Однако самолюбие парса не исцелилось от нанесенных Тариком ран - говорили, что нишапурец аж кушать перестал от злости.
Еще злые языки болтали, что Тахир не может простить нерегилю пренебрежения его воинами при отборе в личную Тарикову гвардию. В войсковых реестрах гвардию называли Мутахаррик тулайа, Движущаяся, а те же злые языки припечатали ее Кафирской. Хотя, конечно, записанные в Движующуюся гвардию джунгары были правоверными - а на словах или истинно, Всевышний знает лучше. Но ни одного парса туда не попало - это точно. Из четырех тысяч "неверных" собственно кафирами были сумеречники - но их набрался только эскадрон-кардус, сорок воинов. А все остальные были джунгарами. Новоявленным гвардейцам платили по сорок дирхемов в месяц - тогда как остальным тридцать. А добровольцы шли и вовсе за так - ну и за четыре пятых добычи, положенных воину веры, это правда, но добычу нужно еще добыть, а сорок дирхемов выдали сразу и в новой монете.
Одним словом, сейчас Тахир скалил белые-белые зубы и чувствовал себя отмщенным, а вот Абна негодовала от решений главнокомандующего, и читающий бумаги аль-Мамун понимал - у нее были на то причины.
Всего Абна выставила две тысячи воинов. Тарик вызывал на ристалище по десять человек. Если они уверенно держались в седле и попадали коротким копьем в цель, писарь выводил напротив их имени джайид, "хорошо", и воины получали право идти в поход и получать жалованье от казны. Тем же, кто получал мутавассит, "средненько", втрое урезалось содержание, и они могли рассчитывать лишь на службу при обозе. А уж те, кто получил дун, "плохо", вымарывались из списков Абны и отправлялись служить при сборщиках налогов в Куфе и Васите.
Джайид получило от силы шестьсот человек. Еще нескольким сотням выпало сомнительное счастье служить во вспомогательных частях - от того и орали про дрова. Ну а большая часть прибывших в Басру солдат Абны лишилась всего. Тарик не поленился крупно вывести собственной рукой: "Разогнать их, ни на что не способны, серебро нужно тратить с толком".
- Пусть им объявят, что у тех, кто не справился, остаются их земельные наделы - и право жить в столице. Но пусть приищут себе другое ремесло - раз уж у них не вышло быть хорошими солдатами, - завершив чтение бумаг, объявил аль-Мамун.
Нерегиль презрительно оттопырил губу.
Когда гулям стражи проорал халифское решение, толпа в приемном дворе негодующе взревела:
- Позор! Позор! Наши предки верно служили престолу! Ашшариты не носят дров!
Аль-Мамун видел, как вертят головами черные фигуры стражников в горящем проеме ворот.
- Ну и как же мы выйдем из аль-касра, если вокруг плотно стоят разъяренные сыны ашшаритов, подобные браслету на запястье? - мягко поинтересовался у собрания Тахир.
- Я смотрю, ты сильно мрачен, о Тахир, - тихо сказал нерегиль. - Похоже, ты хочешь нам кое-что рассказать.
- Да, о Тарик, - невозмутимо покивал белой чалмой парс.
- Так говори же, мы слушаем тебя, - сухо сказал аль-Мамун.
- Сколько воинов ты отобрал для похода, о Тарик? - и Тахир сверкнул зубами в доброй улыбке.
- Действительно, скажи мне, - кивнул аль-Мамун. - От Абны, как я вижу, ты оставил шестьсот человек.
- Про четыре тысячи... новоявленных... гвардейцев, - тут Тахир скривился как от зрелого уксуса, - мы тоже слышали. Посчитаем же - во славу Всевышнего! - и шесть тысяч моих храбрецов.
- Пойдут остальные шесть тысяч тумена Элбега сына Джарира ибн Тулуна Хумаравайха из джунда Хативы, - спокойно принялся перечислять нерегиль. - Асавира почтеннейшего Маха Афридуна...
- Ты хотел сказать, Сияха аль-Усвари, - прошипел Тахир.
- Меня зовут и так и этак, - усмехнулся командующий корпусом тяжелой хорасанской кавалерии Асавира, по старой, оставшейся еще от державы парсов привычке именуемого "Бессмертные".
На смотре Асавиры халиф присутствовал лично - ибо зрелище того стоило. Пять тысяч конников прогрохотали по огромному пустырю между каналами Рават и Мераа - ипподром не вмещал в себя железную парсийскую лаву.
Забили барабаны, и аль-Мамун почувствовал, как ползут по спине мурашки. Наборные пластины панцирей и лошадиных бардов звенели сквозь мерный барабанный бой, забранные в сплошные - до самых краев шлема, только прорезь для глаз остается - кольчужные капюшоны головы всадников поворачивались с жуткой одновременностью: "бессмертные" следили за своими знаменосцами. Оглушающий бой участился, и с тяжелым, страшным разгоном конница пошла в атаку. Бах! Бах! Бах! - барабаны замедлялись, бах!.. Бах!.. Бах!.. - все реже и реже... И вдруг - опять, опять загрохотали с той же разгоняющей мурашки частотой, все чаще, чаще, и тут аль-Мамун честно ахнул. Железная река, замедлявшаяся со стуком своего остывающего сердца, развернулась - как была, не ломая рядов. И с сотрясающим землю, мощным грохотом пошла вспять - на него. Ну да, знаменитый хорасанский маневр карр-бад-аль-фарр, разворот после притворного бегства.
- Хорошо, что они с нами, а не против нас, - поглаживая ткань халата, под которой страшно колотилось сердце, сказал аль-Мамун.
- Да, - отозвался Тарик.
- Еще должны подойти аль-Хамра! - радостно воскликнул халиф.
Аль-Хамра, "Красные", тяжелая кавалерия Балха, запаздывала к сбору - как клялись ее каиды в покаянных письмах, из-за трудностей с фуражом: в землях Бану Худ жители неохотно принимали серебряную монету за овес для лошадей. Плохие нынче урожаи, ничего не поделаешь.
- Еще пять тысяч, - улыбался аль-Мамун в блеск железа и ржание бьющих копытами лошадей.
- Да, - кивнул Тарик.
- Я вот думаю, что с Посланником Всевышнего воистину были ангелы и благоволение Господа Миров, - вдруг ни с того ни с сего выпалил аль-Мамун - обычно он был не склонен к богословским заявлениям.
Тарик непонимающе вытаращился.
- Ну как же, - пояснил Абдаллах. - Как его воины - без стремян, почитай что и без седла, без доспеха, вооруженные лишь дротиками да плохими мечами - смогли опрокинуть эдакий железный вал?
Нерегиль расплылся в улыбке:
- А они его не опрокидывали. Асавира дезертировала первой. "Красные" поупирались, а потом тоже перешли на сторону ашшаритов за изрядную выплату золотом.
- А ты откуда знаешь?! - взорвался аль-Мамун.