Профессор вынул из портфеля покупку, сунул её в нижний ящик стола и с самым счастливым видом пошёл ужинать.
— Сегодня сосиски, — объявила Мара.
— Сосиски! — в восторге закричал Никодим Эрастович, вспомнив о «сосиске» в янтаре.
Мара удивилась:
— До сих пор, дядя, ты был к сосискам равнодушен. Что это улучшило твой аппетит?
Поужинав, профессор прошёл в свою комнату, закрыл дверь на крючок и, потирая руки, подошёл к столу…
Обычно насекомых извлекают из янтаря с помощью растворителя, спирта или кислоты. Янтарь легко растворяется, а тело насекомого, состоящее из органического вещества, остается невредимым. Но таинственный предмет мог быть и не насекомым, а чем-то иным…
Осторожный учёный растворил только верхний слой «груши», а потом достал тоненькую пилку и принялся за работу…
Было видно, что «сосиска» почти не примыкает к янтарю, а лежит в полости, заполненной белесой пыльцой. Прошло полчаса. Никодим Эрастович устал и вспотел.
— Крепкая штука! — заметил профессор, утираясь платком.
— Если это яйцо прямокрылого, то каким образом оно могло попасть в янтарь? — бормотал он. — Хотя… кузнечики кладут яйца в землю очень неглубоко. Смола могла капать из пораненной ветки на землю капля за каплей. Может быть, так и было. Но это редчайший случай!
Он опять принялся за работу. За окном стояла чудесная светлая ночь. Мара вернулась из кино и, увидя в окне свет, крикнула, постучав в дверь:
— Дядя! Завтра с утра лекция! Ты забыл?
— Я сплю, я сплю, — ответил профессор, удваивая темп работы… Трах! Груша раскололась на две части, а непонятный белый предмет упал в ладонь учёного.
«Сосиска» оказалась осыпанной мельчайшей пылью. Никодим Эрастович осторожно положил её на ватный матрасик и вытер ладони.
— Ффу! — перевёл он дыхание и взглянул на часы. — Час ночи!
Никогда профессор не нарушал так грубо свой режим.
— Мара права, надо ложиться, а то завтра наговорю студентам такого!.. — Учёный зевнул. Глаза слипались. В комнате было душно. Тулумбасов открыл настежь окно, выключил свет, разделся и лег на диванчик, оставив на столе обломки янтаря и непонятный, размером с мизинец, белесый предмет.
3
Начинаются чудеса
Никодим Эрастович проспал всего три часа. Нетерпение подняло его с петухами. В саду было совсем светло. Учёный прошлёпал босыми ногами к столу и остановился, подняв брови: предмет, с таким трудом извлечённый из янтаря, лежал уже не на ватном матрасике, а на чёрной доске стола.
«Как это я так неаккуратно положил его, — подумал Никодим Эрастович. — Он, наверно, скатился с матрасика».
Профессор взял пинцет и осторожно зажал им «сосиску».
Он ожидал, что предмет окажется твердым или упругим, но оказалось, что внутри «сосиски» было пусто. Пинцет сжал белесую тонкую оболочку, и Никодим Эрастович заметил на остром конце оболочки круглое отверстие…
— Было ли оно вчера вечером? — вслух подумал учёный, дрожа от холода. — А что, если… нет, этого не может быть! Просто я вчера переутомился и был невнимателен. Этот предмет — оболочка яйца гигантского прямокрылого, возможно кузнечика, жившего триста миллионов лет назад. Насекомое карбона!
Никодим Эрастович оделся, закрыл окно и снова сел к столу. На этот раз он взял оболочку яйца пальцами… и, от неожиданности, уронил её на пол.
Оболочка была влажной!
Она казалась совсем свежей! Больше того! На подоконнике учёный обнаружил маленькую лужицу бурой жидкости…
— Личиночная жидкость, — прошептал профессор. — Значит… нет, я схожу с ума. Надо как-то объяснить и этот факт, а то можно спятить от таких чудес… Влажность оболочки можно объяснить… Ммм… хотя бы сильной росой. Ведь окно было открыто. А личиночная жидкость… мм… могла капнуть сверху, возможно на наличнике висела куколка бабочки. Бабочка вывелась ночью. Может, она и сейчас сидит там?..
Никодим Эрастович снова распахнул окно и далеко высунулся. Нет, ни внизу на траве, ни вверху на наличнике не было никакого насекомого.
— Ах как глупо получилось! — горевал учёный. — Может быть, я упустил потрясающее открытие! — Он снова и снова разглядывал оболочку яйца неизвестного насекомого…
— Дядя Дима! Пора вставать! — послышался из-за двери голос Мары.
Профессор так расстроился, что отказался от завтрака, чем очень удивил Мару.
— Ты трудный человек, — сказала она. — То приходишь в восторг от обыкновенных сосисок, то отталкиваешь тарелку с твоими любимыми пельменями.
Никодим Эрастович только вздыхал и морщился. Перед уходом он завернул в газету осколки янтаря, оболочку «сосиски» и упрятал их в портфель.
Как только Тулумбасов уехал, Мара, вооружась тряпкой и половой щёткой, вошла в кабинет учёного, старательно стёрла со стола пыль, подмела пол и, собрав мусор, вынесла его на помойку.
Нечего и говорить, что лекцию Никодим Эрастович провёл посредственно. Кое-как связав концы с концами, он едва дождался конца занятий. Студенты удивлялись, но, любя своего старого учителя, прощали ему бесконечные «ээ», «так сказать» и прочие слова — пустышки, которые раньше у него встречались крайне редко…
— Заболел старик, — сказал один студент.
— А может, семейные неприятности? — предположил второй.
— Наверно, и то, и другое, — заключил третий…
Никодим Эрастович Тулумбасов считался хорошим энтомологом. Особенно он преуспел в ортоптерологии, то есть в науке о прямокрылых. К прямокрылым же относятся кузнечики и саранча. Мысль о том, что он упустил возможность изучить живое ископаемое насекомое не давала ему покоя! Рассказать о том, что произошло с ним прошлой ночью он не хотел: боялся, что коллеги поднимут его на смех. Ехать в Ольховку тоже очень не хотелось — это причинило бы новые огорчения… Нет, надо забыть всё, что было. Пусть эта янтарная груша уйдёт из памяти, как сновидение.
Тулумбасов решил остаться на несколько дней в городе. Он пошёл на почту и послал Маре телеграмму: «Остаюсь связи экзаменами неделю. Дядя Дима».
Но он не прожил в городе и пяти дней. Как раз тогда, когда вернулось свойственное ему ровное и весёлое состояние духа, пришла телеграмма от Мары: «Огород погибает. Помойка зарастает. Теряю голову. Мара».
Первая фраза была понятна. Мария Семёновна вскопала две грядки и засадила их салатом, редисом, морковью и укропом. Никодим Эрастович не раз уже «спасал» огород, собирая с рассады различных гусениц и личинок. Но что означает тревога за помойку? И почему она зарастает? Надо было ехать в Ольховку.
С бьющимся сердцем Никодим Эрастович подходил к своему домику. Он отворил скрипящую калитку и прямо направился в огород. Профессор зашёл за угол дома и от удивления уронил портфель.
Помойки не было видно под мощной буровато-зелёной рощей неведомых растений. Одни поднимались тонкими чешуйчатыми столбиками, другие напоминали пушистые хвосты белок, третьи торчали голыми круглыми рогами с шишечками на кончиках ветвей. Профессор замер.
— Это хвощи-каламиты, — шептал он, глядя на столбики, — а там… эти пушистые… ну, конечно! Это ископаемый папоротник-сигилярия. А этот куст с шишками — лепидодендрон! Самый настоящий! Вот он какой!
— Посмотри на огород! Посмотри на огород! — услышал Никодим Эрастович за спиной, но он был так изумлён, что ещё минут пять молчал, весь уйдя в созерцание.
— Огород? — наконец переспросил он хрипло.
— Да, да, огород! — уже сердито повторила Мара.
Профессор со вздохом отвернулся от чудесной рощи и нагнулся над грядками.
— Я бы сказал… — протянул он, рассматривая изгрызенные всходы овощей, — я бы сказал, что это похоже на остатки от пира саранчи…
— Мне от этого не легче! — воскликнула Мара. — Дядя, ответь прямо, это твоих рук дело? Это какой-нибудь твой опыт? Так?