История сохранила для потомков роковые слова, которые произнес князь Дмитрий Михайлович Голицын в тот день: «Пир был готов, но гости стали недостойны пира. Я знаю, что стану жертвой неудачи этого дела. Так и быть! Пострадаю за отечество. Я уже и по летам близок к концу жизни. Но те, кто заставляют меня плакать, будут проливать слезы долее, чем я».
В тот день, когда порвала Анна кондиции, над Москвой было странное сияние, наподобие северного. Небо окрасилось вдруг всеми цветами радуги, сполохи перечеркивали его из конца в конец, словно петарды на царском фейерверке, народ ликовал — к счастью!
Но прошло время, и уже по-другому начали оценивать небесное знамение. Нашлись люди, вспомнили, что было в той небесной радуге больше всего красного цвета, и стекал он, алый, к окоему, как кровь.
Швеция была главным врагом Петра I, все усилия отца отечества были направлены на то, чтоб сокрушить Карла XII и вывести Россию на балтийские берега, как говорили позднее, «прорубить окно». Занимаясь в молодости на дипломатической службе делами шведскими, Люберов хоть и маленьким топориком, но тоже сподобился «прорубить окно в Европу». Надо ли говорить, кем был для него Петр Великий? Однако, обладая государственным умом, Люберов позволял себе критику: да, Петр великий кормчий, он вывел Россию на новый путь, но, позвольте спросить, какой ценой? Зачем скрывать от себя, что народ ненавидит Петра за жестокость и безрассудство и потому истосковался по мягкому царю. А именно таким Люберову виделось правление Анны Ивановны. Эта великая женщина послана России свыше, она продолжит реформы по преобразованию, но кротким правлением смягчит все жестокости предшественника, вернет в Россию понятие доброты и справедливости. О, наивность людская!
Анна подписала челобитные от дворянства и забыла о них, но не забыл о них господин Люберов. В первой челобитной, представленной князем Черкасским, содержался легкий намек, надежда на некоторые преобразования в управлении Россией. Люберов сам редактировал челобитную и теперь, обладая знаниями и опытом работы за границей, готов был отдать все силы на пользу отечеству и ее величеству Анне. Не откладывая дел в долгий ящик, он принялся сочинять проект, в котором внятно излагал свои взгляды на разумное и гуманное управление.
Князь Козловский, в отличие от друга, быстро остыл к государственным делам. Причиной тому был его характер, он предпочитал служить людям близким и семье, а не отвлеченному «народу», а также болезнь, которая после нечаянной простуды обострилась. Люберов вертелся в Москве подле двора, приезжая к другу в Видное, с удовольствием рассказывал о государственных новостях. Новости были положительные. Государыня обошлась с недругами своими весьма мягко. Фельдмаршалов Долгоруких, Василия и Михаила Владимировичей, естественно, сместили с должностей и направили губернаторствовать — первого в Сибирь, второго — в Астрахань. Эго и опалой назвать нельзя. Прочим Долгоруким вменялось безвыездно жить по своим деревням.
Это после такой-то подлости семейства, решившего свести царскую власть к простой формальности. Очень гуманное правление, я предсказывал! Верховный совет упразднен — и правильно! Теперь всем правит Кабинет министров во главе с канцлером графом Головкиным, и князь Черкасский в этом кабинете, и, естественно, барон Остерман — умнейший человек. И еще некто Миних, из немцев. Я его не знаю, но отзывы о нем наилучшие. Он Петру Великому Ладожский канал построил! Человек отменного ума, инженер, говорят, что он и в артиллерии преуспел.
Князь Козловский слушал друга с полным вниманием, но в конце каждого разговора возвращался к интересующему его вопросу:
— А что толкуют в Москве об отмене майората? Постылый закон!
На этот счет у Люберова было особое мнение. Во-первых, у него был только один сын, а потому наследство в любом случае не подлежало разделу, а во-вторых, он считал этот закон полезным России. Англия живет под майоратом и вон как далеко шагнула, английская шерсть на весь мир известна, английские купцы самые удачливые, а какие у них кожи!
— Есть в Москве умники, что вопят — отменить майорат! Но государыня наша разумна и на отмену этого закона не пойдет.
— А как же нам, простым смертным, жить? Что же я, Матвея по миру пущу? Не век же ему торчать в Париже? — кипятился Козловский.
Тогда же был измыслен уже известный нам план, с якобы проигранными в карты деревнями. В честности Люберова князь Николай Никифорович не сомневался, смущало другое. По мысли Козловского, друг его временами был несколько легковесен, как-то уж слишком увлечен гражданской идеей и желанием облагодетельствовать человечество. Это в молодости хорошо, а в старости как бы и зазорно — неужели с сединой не приобрел мудрости и ума? Однако князь был уверен, что проект преобразования, о котором Люберов толковал с юношеским задором, есть не более как желание скрасить себе досуг и никогда не будет представлен по назначению.