— Что ж вы не вместе? — спросил Кириллов, хоть знал, какое последует объяснение.
— Привязан я болезнями…
Он не закончил фразу, махнул рукой и повел гостя в дом. Особого беспорядка в квартире не было заметно, но чувствовалось, что многие вещи находятся не на своих местах. Выходцев был или рассеян, или ленив. «Скорее последнее», — подумал Кириллов, приглядываясь к «непредубежденному человеку», который, по словам Андрея Силыча, мог бы «пойти далеко», да вот не пошел, помешало нечто генетически-аллергическое, нечто такое, против чего медицина пока бессильна. О медицине здесь напоминали книги, толстые корешки которых золотились сквозь стекла низкого старинного книжного шкафа. Книг было много, но рыться в них Кириллов не стал. Один его мудрый приятель как-то заметил: «Если хочешь быть здоров, не читай журнал «Здоровье» и — вообще держись подальше от подобной литературы». Кириллов, конечно, был бы рад воспользоваться этим ценным советом, но, увы, — специфика работы не всегда позволяла следовать ему. Читать кое-что приходилось. По необходимости, разумеется. Здесь такой необходимости не было, и следователь довольно равнодушно скользнул взглядом по золоченым корешкам.
Выходцев предложил гостю стул, и они сели возле круглого стола, покрытого клеенкой.
— Вас не удивляет мой визит? — спросил Кириллов.
— Нет, — ответил хозяин и добавил рассудительно: — Я отлично все понимаю.
Говорил Выходцев так, как говорят заики, растягивая слова. Но заикой он не был. Губы Евгений Васильевич слегка выпячивал, светло-серые глаза смотрели на собеседника снисходительно. Впечатление складывалось такое, словно он давно и прочно уверовал во что-то, чего не замечают окружающие, не замечают просто по своей природной глупости. Но простить им это можно, не они же виноваты, а природа. И Евгений Васильевич снисходит к этим вот природным недостаткам. Снисходит, понимает, готов даже посочувствовать. И жену супругой называет. Не то иронизирует, не то…
— Хочу услышать ваше мнение, Евгений Васильевич, — сказал Кириллов.
Выходцев оттопырил нижнюю губу и задумался. Видимо, он не был готов к такому вопросу. Ждал более конкретного разговора. И поэтому слегка растерялся.
— Что я могу сказать? — наконец произнес он. — Кудахтать не буду. Махать руками тоже. Мальчик этот мне не родня. Печально, конечно, что такое в нашей жизни случается… Возможно, я рискую показаться вам сухим человеком, но я привык мыслить рационально, с цифрами в руках. Привержен к статистике… Вероятно, произошло неминуемое. Да вы и сами скорее всего так думаете.
Кириллов думал не совсем так, но в данном случае это не имело значения. Главное было в том, что Выходцев, кажется, не притворялся.
— В чем же виноват, по-вашему, этот мальчик?
— Позвольте, — удивился Евгений Васильевич. — Почему виноват? Так сложились обстоятельства. Собираясь на прогулку в лес, я ведь не могу знать, что под каким-то кустом наткнусь на змею, которая меня ужалит.
— Вы сказали — неминуемо…
— Я, видите ли, не любопытен. Но уши не затыкаю… Нылка возбуждена. И версий, как выражаются юристы, придумано предостаточно. Все они, как вам известно, сходятся в одной точке — мальчик прикоснулся к чему-то взрывоопасному. Прикоснулся неосторожно. А в таких случаях…
— К чему-то?
— Я версий не изобретал. Каюсь…
— А ваш главбух?
Евгений Васильевич вздохнул и сокрушенно покачал головой.
— Он обеспокоен, и это легко понять. Стариковская любовь… И все так осложнилось…
— С чем же приходил к вам Андрей Силыч?
— С коньяком, — усмехнулся Выходцев.
— А кроме?
Он опять оттопырил нижнюю губу и задумался.
— Честное слово, не знаю, — сказал он после минутной паузы. — Может быть, у него возникли какие-то предположения. Иначе к чему бы воскрешать событие четвертьвековой давности… Он был так настойчив, что я даже усомнился: ее ли видел тогда в Баку…
— Как вы относитесь к тому, в чем обвиняют Анну Тимофеевну Спицыну?
— Ни так, ни этак. Хотя…
— Да.
— После того, что случилось, волей-неволей начинаешь задумываться.
— И…
— Да ведь из моих окон далеко не увидишь. — Евгений Васильевич покашлял в кулак. — И память, знаете ли, вещь хрупкая, крошится с возрастом, осыпается. Вчерашний день иной раз забываешь. А тут тридцать пять лет почти. Старики любят болтать: «Как сейчас помню». Я врать не буду — не помню я, какой была эта женщина. Помню смутно внешность ее цыганистую. Анюта наша прямо копия бабки. Это к слову. Но не может ли, скажем, в потомках характер повториться? Мне вот аллергия по наследству досталась. Анюте — внешность. А девица она замкнутая, молчаливая, скрытная. Про бабку толкуют, что она сильно самостоятельная была. И Семен Спицын — мужик с гонором. Если вы его видели…