— А ключ от этого отсека у нас в кухне висел, — сказал Миша.
— Ну и как же? Распутали эту историю?
— Спросить было некого, — сказал Миша. — А кошка молчала.
— Н-да, — протянул Кириллов. — Спросить действительно некого. Это ты по какому случаю аллегорию сочинил?
— Почему аллегорию? Был факт.
Да, был факт. Был факт, который не поддавался объяснению. А кошка молчала. Но не сама же она полезла в сундук… Посадили ее туда…
Посадили…
Телефон заливисто зазвонил в четвертый раз. Кириллов дернул головой, отмахиваясь от звонка, как от назойливой мухи. Три раза на протяжении последних пяти минут он высовывал руку из-под одеяла, хватал трубку, произносил неизменное «да, да», но в ответ слышалась только бравурная музыка, под аккомпанемент которой бодрый баритон предлагал встать на коврик у окна и по счету «раз» приступить к выполнению упражнения из комплекса утренней гимнастики.
Коврика в номере не было. За окном хлестал дождь. В комнате было сумрачно. И Кириллов поплотнее натягивал одеяло.
Телефон заливисто зазвонил в четвертый раз. «Пошел к черту», — сказал Кириллов и нехотя высунул руку из-под одеяла. Радиобаритон куда-то исчез. Голос телефонистки деловито сообщил:
— Говорите, Баку на проводе.
И тут же в трубке зарокотало:
— Привет, Кириллов… Хусаинов говорит… Ты меня помнишь еще?
Вопрос был праздный. Знали они друг друга больше двадцати лет. Когда-то давно жили в одной комнате в общежитии. Потом, как это случается с людьми, которые остаются верными своей профессии на всю жизнь, встречались не раз на семинарах, совещаниях. А года полтора назад вот так же, по одному делу, пришлось вместе работать. После обмена обычными в таких случаях вопросами: как семья, как дети, Хусаинов сообщил:
— Запрос твой ко мне поступил.
— Поэтому и тянул? — осведомился Кириллов. — Для старого дружка…
— Ты в Баку бывал? — поинтересовался Хусаинов. Это был тоже праздный вопрос. Хусаинов отлично помнил их недавнюю встречу в Баку. Поэтому он, не дожидаясь ответа, спросил: — Строительство видел?
— Ну… — нетерпеливо подтолкнул его Кириллов.
— Того района, где твой подопечный жил, давно нет. Ясно?
— В принципе да.
— Ну если ты такой понятливый, то сообразишь и все остальное.
— Ничего не узнал?
— Ты плохо обо мне думаешь. Хусаинов — человек. Он все узнал и бумагу послал. Потом тебя искать стал. Погода у тебя какая? Хорошая?
— Дождь…
— Я вот и думаю, что тебе срочно плащ нужен. Торопился. С соседями бывшими толковал, дело одно листал. Проходил тот мужичок по скверному делу. Только краем прошел, не коснулось оно его. Понимаешь?
— Не так чтобы…
— Бумага придет — поймешь. Но там он чист, учти.
— Учел, — сказал Кириллов и подумал, что если Нифонтов и там был замешан в деле об убийстве, то все это, вместе взятое, начинает приобретать некую определенную окраску. Но ему не пришлось долго раздумывать, потому что Хусаинов немедленно выдал второй сюрприз.
— Теперь о жене, — сказал он. — Жена сбежала в пятьдесят первом.
— Постой, постой. Как это — сбежала?
— Не знаешь, как жены сбегают, да?
Он хохотал, но Кириллову было не до смеха.
— А пожар? — растерянно пробормотал он. — Она же сгорела…
— Ты ужасный человек, Кириллов, — сказал Хусаинов. — Ты все время обо мне думаешь плохо. С бывшими соседями я говорил? Говорил. Уважаемые люди. Знают — не было пожара, никто не горел. Мужик из-под следствия вышел, а она ему хвост показала. К девчонке нанял женщину. Приметная особа — со шрамом на щеке. Люди помнят, уважаемые люди. С полгода ходила, потом он уехал…
— Фамилия? — простонал Степан Николаевич в трубку, услышав про шрам.
— Чья фамилия?
— Ну этой, которая со шрамом. Кормилица или как…
— Фамилию не знаю, — сердито сказал Хусаинов. — Ходила — знаю, фамилию — нет.
— Узнать можешь?
— Нет, ты все-таки ужасный человек, Кириллов, — сказал Хусаинов со вздохом и положил трубку.
— Нифонтов Павел Сергеевич?
Острая, клином бородка. Веки полуопущены, кажется, что он все время щурится. Руки лежат на столе. Пальцы слегка подрагивают.
— Да, Нифонтов я.
Бумагу от Хусаинова Кириллов получил, но она его не обрадовала.
— Уточним кое-что. Вы родились 30 апреля 1917 года?
— Да, здесь, в Нылке.
Золотое детство следователя не интересовало. Хотя у Нифонтова оно вряд ли было золотым. Дед его и отец кустарями-одиночками были, клещи для хомутов гнули. Парнишку в школу долго не посылали, к своему ремеслу хотели приучить. Но у парнишки были свои интересы. Уехал он в Нальск, там и школу ФЗО кончил по слесарной части. К двадцати трем годам отслужил в армии и в Нылку вернулся. А вскоре и война началась.