А шел уже сорок первый год.
Как ни противился доктор Выходцев, Ивонна настояла на своем. Она устроила так, что ее Валечка и его Евгений все-таки познакомились. Евгений стал часто бывать у Рузаевых. Парни не знали о том, что они братья. И уж конечно, не имели ни малейшего понятия о том, какие цели преследовала Ивонна. Она же осторожно, но настойчиво готовила их к выполнению предназначенной им роли. Ее Валентин, впрочем, был уже достаточно нашпигован прописями о том, что «жизнь одна и ее нужно использовать себе во благо», что «не ты для людей, а люди для тебя», — и прочими премудростями из купеческого кодекса. А Евгения Выходцева «аристократ духа» вскормил на идейке «изначальной предназначенности интеллигента» и подобных ей, этикетки на упаковке которых сочинялись в свое время земскими врачами и прочими уездными философами. Так что семена, которые щедро бросала Ивонна, попадали на подготовленную соответствующим образом почву.
В июне сорок первого Ивонна написала доктору Выходцеву, чтобы он встретил мальчиков, которые готовы «биться за металл». Это не ее слова, но мысль была именно такой. Она написала доктору, что «они все знают», но им «надо помочь». У доктора глаза полезли на лоб: о металле он не имел представления. «Ты обязан это сделать, Базиль, — писала она, — не только ради нашего прошлого, но и ради их будущего. Если ты этого не сделаешь, я уничтожу тебя — ты потеряешь все: авторитет, уважение, наконец, место. У меня есть возможность доказать, что ты преступник, и доказать так, что меня это не заденет. Да если и заденет, терять мне больше нечего. Я хочу, чтобы ты помнил об этом».
Письмо Ивонна написала по-французски, но закончила его постскриптумом из непечатных выражений на родном языке. Не удержалась.
Доктор на письмо не ответил. Началась война.
Ивонна снова рвала и метала.
Мальчики ждали повесток.
«Я не хочу, чтобы вы погибли, — сказала как-то Ивонна. — Золото спасет нас, оградит от войны. Вы будете жить. Мы сумеем перебраться за границу. Мы…»
Она говорила о четверых, но подразумевала двоих — себя и сына.
И когда началась эвакуация нылкинского детдома, Ивонна сказала: «Пора».
Мальчики не хотели умирать, мальчики грезили об Австралии.
— Ну так что же было дальше, Выходцев?
Выходцев уже не выпячивал губы. Сидел мешком на стуле. Жалкий комок старого мяса и костей, небрежно всунутый в серый костюм… Убийца…
— Мы выкопали саквояж с золотом ночью. И пошли на развилку дорог…
— Продолжайте…
— Саквояж был тяжелый… Думали дождаться попутки, но машин не было… Где-то около пяти утра показался фургончик. Мы остановили его… Анна Тимофеевна сидела за шофера.
— Она не сказала почему?
— Нет. Сказала только, что торопится. Ей надо было возвратиться за сыном и забрать остатки имущества.
— Почему она поехала лесной дорогой?
— Потому что… Это мы сказали…
— Что вы сказали?
— Она должна была ехать по шоссе. Но саквояж открылся…
— И она увидела золото? Так, что ли?
— Так. Валентин сел за руль, а ее…
— Что?
— Ее мы оглушили. Она…
— Звала на помощь?
— Да. Кричала, что мы мерзавцы… Воры… Не хотела ничего слушать…
— Потом?
— Около избушки Валентин остановил машину.
— Вы решили ее убить?
— Мы не хотели… Решили связать и оставить в избушке… А она…
— Да…
— Она стала сопротивляться. Ударила Валентина гаечным ключом…
— Кто из вас убил ее?
— Он, Валентин. Вырвал у нее ключ и… А тут еще ребятишки…
— Что?
— Повывалились из кузова… Стали разбегаться… Кричали…
Да, все кричали, кроме Гриши-дурачка. Он забился под крылечко, и убийцы его не нашли. Да они его и не искали. Просто не заметили исчезновения мальчонки. Не до него было. А он видел, как они сбрасывали труп женщины в помойку, как закапывали его. Все он видел, Гриша-дурачок. Но он был дурачком, и понимал он поэтому далеко не все. А они торопились. Они были ошеломлены, испуганы. Никто из них не догадался снять медальон с шеи убитой.
А через три с лишним десятилетия в случайном разговоре подвыпивший Семен Спицын рассказал Мямлину про Гришу и материн медальон.
Мямлин видел Гришины «игры» с веревочкой и раньше. Но раньше Мямлин мало знал, пожалуй, даже ничего не знал. А к тому дню, когда Леснев застал его за проведением «психологического эксперимента», Мямлин многое знал и о многом догадывался… Недаром он так старательно вымарывал из своей «истории Нылки» все упоминания о докторе Выходцеве… «Вот только откуда он это знал, на чем строил свои догадки… Это и предстоит выяснить сейчас», — подумал Степан Николаевич, и обратился к Выходцеву: