— Может, у кого и не клюют. А я вот только домишко сумел купить.
— Что же так?
— Да вот так. Остальное проел за восемь лет. А ты как, бедного не полюбишь?
Засмеялась, прижалась крутым боком.
— Полюблю, наверное. Погляжу вот на тебя получше. Я ведь всю жизнь бедных да некрасивых голубила.
— От мужа-то чего ушла?
— Умным он хочет быть не по разуму. Не смогла. Тепла в нем нет, одни рассуждения. А как жить с рассуждениями-то? Маета одна. Ты к нему с лаской, а он телескоп строит.
— У меня тоже тепла немного осталось, — сказал Назаров и подумал, что врет, что у него никогда и не было тепла. Только злость да зависть. Но Лиза словно и не заметила лжи. Да и он за восемь лет одиночества в этом городе истосковался по женской ласке. Устал от мыслей своих, от снов, мечтаний бесплодных.
Ничего не заметила в нем Лиза. Ничего не поняла. Правда, в последние дни поглядывать странно стала. Неужели это заметно? Почему же другие не видят? Почему никто не кричит: вот он, голубчик, ату его?
— Или ты вор? Или убил кого?
Комаров! Вот кто чует Назарова. Ходит вокруг да около, как волк возле теплого хлева. Но руки коротки у Комарова. Не дотянуться Комарову до Назарова, не ухватить.
С Лизой легко и трудно. Вся она на виду, кажется, что насквозь светится. Хитрости никакой. Назарову иногда хочется быть откровенным с Лизой, но что-то не пускает, прилипает язык, когда доходит дело до щекотливой темы. О себе он ей рассказывал мало. Больше отмалчивался. Зато про мать не стеснялся. Про взгляд материн, пугающий, ненавидящий. Как просыпался ребенком и жмурил глаза испуганно. Про письмо ее к дирижеру рассказал, как нашел его, как понял, откуда что идет.
— Бедный, — говорила Лиза. — Страшно-то как, поди, было.
— Через всю жизнь пронес, — вздохнул Назаров.
— Но ведь и ее понять можно, — говорила Лиза. — Женщина пострадала из-за негодяя.
— А я виноват?
— Не пишешь ей? Хочешь, я напишу?
— Ты? Зачем?
— Помирю вас. Объясню. Женщины это умеют между собой.
— Сгорело все, Лиза. Не стоит.
— Или съездим к тебе на родину. На Волгу страсть хочется поглядеть.
Молчал Назаров. Ни да, ни нет не говорил. А хотелось и ему на Волгу посмотреть. Жив там слепой или нет? Про слепого Лизе тоже рассказал. Кроме главного. Получилось так, что слепой сам был виноват. Пожалела Лиза слепого. Спросила:
— Дружил с ним?
— Дружил, — соврал Назаров.
Он чувствовал, что ему все труднее лгать Лизе, прикидываться. Какие-то изменения происходили в нем. В ее обществе он обмякал, становился разговорчивее, податливее. Думал, что годы виноваты, от старости это, наверное. Раньше он злился на всех, тайно радовался чужой боли. Теперь это стало проходить. Он даже посочувствовал в душе Эде Мокееву, брошенному мужу. Потянуло его однажды взглянуть на Эдю. И, повинуясь безотчетному любопытству, выбрал время, когда Лиза работала, пошел к дому, сел на лавочке напротив — дожидаться, когда Эдя с работы пойдет. Дождался. Эдя торопливо прошел мимо. Назаров поглядел ему вслед. Хотелось окликнуть, но удержался. Что он Эде скажет? С Лизой поделился, не смог от нее утаить.
— Не утерпел, — сказала она. — Ну и что теперь?
— Да ничего. Человек как человек. Очки носит.
— Машина, а не человек, — сказала Лиза сердито. — И не ходи ты больше туда.
— Ладно. Нужен он мне…
Заметил, что старик Комаров приглядывается к Лизе. Как-то остановил тот ее, забормотал что-то, руками замахал.
— О чем беседовали? — спросил Назаров настороженно.
— Смешной старикан, — сказала Лиза. — Меду предлагал. А ты чего взъерошился? Или не в ладах?
— В ладах. Только ты плюнь на него. Сволочь он.
Предложил Лизе уйти с частной квартиры, к нему перейти. Пообещала, но не торопилась. Присматривалась. Теперь вот уехать надумал. Он, Назаров, сам предложил.
— А куда торопиться, Виктор? Чем тут плохо?..
Устал Назаров от дум. Закрыл глаза и задремал незаметно. Увидел: идет к нему Комаров в зеленой шляпе, покачивается, в руке котелок с медом несет.
— Угостить тебя, парень, хочу по-свойски.
— Катись к дьяволу, старый хрен.
Смеется Комаров, котелок протягивает, в нем мед кипит, ярится, пузырьки в нем, как в шампанском, поднимаются. И видит Назаров, что не мед это, а золото расплавленное, горячее. И замерло все в Назарове, не может оторвать взгляда от котелка. А старик смеется, трясет головой, руку вперед тянет. Вот уже через весь двор протянулась жилистая рука, котелок прямо перед самым назаровским носом качается. Не выдержал искушения Назаров, захотелось золота хлебнуть. Ложку из-за голенища выхватил, зачерпнул, в рот сунул. Потекло золото по жилам, не обожгло, но чувствует: застывать стало. И вот уже не может Назаров ни рукой, ни ногой шевельнуть, затекло тело золотом, набрякло, каменным стало. Удивился Назаров: ведь ложку только и выпил. И вдруг откуда-то сбоку Лизино лицо выплыло. В мохеровом платочке красном, глаза смеются. Кивает Лиза Назарову: пей, мол, еще. Губы шевелятся у Лизы, а слов нет. А Комаров и ей ложку сует, капли с ложки падают на землю, шипят. И старик шипит: