Через несколько дней Лирина мама отозвала дочку в свою комнату и со словами: «Что это?» — вручила ей лист бумаги с машинописным текстом. «Это» было в общем-то тем же самым, правда, с некоторыми вариациями. Тамаре Михайловне предлагалось «выкинуть этого мерзкого человека из дома» и объяснить дочке, что «она смешна». Лира Федоровна заплакала и сказала, что это ложь, ложь, ложь… Тамара Михайловна погладила дочку по голове и заметила, что жизнь сложна, но и «такой дурочкой» тоже быть нельзя. «Дыма без огня не бывает», — сказала Тамара Михайловна. И Лирочка задумалась. Ночью она спросила мужа, намерен ли он и дальше заниматься княгиней. Он сказал: «Да». «Брось», — сказала она. «Что с тобой?» — спросил он. «Ничего, — сказала она. — Я не хочу никаких кладов». Он удивился, хотел что-то объяснить, но Лирочка не стала слушать, уткнулась в подушку и заплакала.
Все-таки она любила его. Она не следила, куда он ходит по вечерам. Она старалась не выходить из себя, когда разговаривала с Вероникой Семеновной. Она старалась также не обращать внимания на ненормальную обстановку, которая стала складываться в доме. Только по ночам она плакала и говорила, что им надо уехать, уехать, уехать…
Он уехал. Лира Федоровна собиралась последовать за ним. Она буквально уже сидела на чемодане, когда Тамара Михайловна сказала, что она бы на месте Лирочки поступила иначе. «Почему, мама?» — спросила Лира Федоровна. «Он насмехался над тобой, — сказала Тамара Михайловна. — И я не уверена, что ваша жизнь теперь склеится. Он дрянной человек, он опять будет изменять тебе». — «Это была ложь, мама, — сказала Лира Федоровна. — Я не верю этим письмам». — «Напрасно, — сказала Тамара Михайловна. — Я сама видела их вместе». — «Ты, мама? Ты что же?.. Ты следила?» Тамара Михайловна грустно кивнула. «И тебе не стыдно, мама? — спросила Лира Федоровна. — Да как же ты могла?»
И был большой шум в доме Казаковых. Может, была и истерика. Лира Федоровна не вдавалась в детали, когда рассказывала нам это. Она сказала только, что ушла к Вале, а Наумову послала письмо, смысл которого сводился к двум словам: все кончено.
Про это письмо Наумов мне не говорил.
Да, по Малинину и Буренину, история Лиры Федоровны укладывалась в арифметическую задачу. Но ведь дело-то, дорогой товарищ Зыкин, из ряда вон. Дело-то одним концом окунулось в восемнадцатый век, если, конечно, поверить Наумову. А в двадцатом на больничную койку легла девушка, которая совершенно случайно оказалась свидетельницей убийства. Сколько надежд возлагали мы на эту свидетельницу! Сколько времени ухлопал Лаврухин на то, чтобы найти ее! «С Римкой он встречался», — сказал наконец белобрысый румяный парень. С Римкой — и все. Бегала Римка с какой-то подружкой на танцплощадку в парк. Римка — и все. С Римкой ушел Витя с танцевального помоста, а куда ушел, парень не знал. И о продолжении знакомства парень тоже не знал. Таился Витя от дружков-приятелей, не хотелось ему, чтобы Валя о Римме узнала, потащил Римму в четвертое измерение. Называй ее теперь как хочешь: Римка или Римма — не откликнется. Так что поблагодарить тебе, Зыкин, за спасение от смерти практически некого.
То, что загулял Витя с Римкой тайком от Вали, — это же так обыкновенно.
И Наумов изменял Лире Федоровне вполне обыкновенно.
А где же та точка отсчета, с которой начинается необыкновенное?
Дверной звонок дзенькнул, когда я, покончив со скромным ужином, ковырял спичкой в зубах, размышляя перед книжной полкой о том, что неплохо было бы сейчас почитать что-нибудь старинное, тягучее, с пространными диалогами; что-нибудь глупенькое — с картонными страстями, стыдливыми признаниями и рыцарскими поступками благородных героев.
Дзенькнул звонок. И был он какой-то неуверенный. Жена моя открывает дверь своим ключом. Знакомые жмут на кнопку так, что трезвон идет по всей квартире. А тут робкое трень — и молчок.
Двое ждали меня на площадке. Незнакомый мужчина и знакомая женщина. На мужчине была клетчатая рубашка, серые брюки и пыльные ботинки. Женщина жалась за его широкой спиной, но я тем не менее сразу вспомнил зеленое платье, в котором видел ее однажды. Впрочем, в другом платье, я ее и не видел никогда. Лаврухин встречался с ней чаще, а я больше думал о ней. Даже сегодня думал.
Мужчина улыбнулся мне и по-простецки сказал:
— Не хочет идти. Не хочет — и все. Ну, я и повел сам.
— Заходите.
Я открыл дверь пошире, и они зашли. Мужчина шагнул первым. Женщина неуверенно двинулась за ним.