Еще не доходя до Звонкой борины, почти возле самой тропы, стали показываться отдельные кроваво-красные ягоды. Охотники за клюквой поначалу клали эти ягоды в рот. Кто не пробовал в жизни своей осеннюю клюкву и сразу бы хватил весенней, у него бы дух захватило от кислоты. Но деревенские сироты знали хорошо, что такое осенняя клюква, и оттого когда теперь ели весеннюю, то повторяли:
– Какая сладкая!
Борина Звонкая охотно открыла детям свою широкую просеку, покрытую и теперь, в апреле, темно-зеленой брусничной травой. Среди этой зелени прошлого года кое-где виднелись новые цветочки белого подснежника и лиловые, мелкие, и ароматные цветочки волчьего лыка.
– Они хорошо пахнут, попробуй сорви цветочек волчьего лыка, – сказал Митраша.
Настя попробовала надломить прутик стебелька и никак не могла.
– А почему это лыко называется волчьим? – спросила она.
– Отец говорил, – ответил брат, – волки из него себе корзинки плетут.
И засмеялся.
– А разве тут есть еще волки?
– Ну как же! Отец говорил, тут есть страшный волк, Серый помещик.
– Помню: тот самый, что порезал перед войной наше стадо.
– Отец говорил: он живет теперь на Сухой речке, в завалах.
– Нас с тобой он не тронет?
– Пусть попробует! – ответил охотник с двойным козырьком.
Борина Звонкая охотно открыла детям свою широкую просеку.
Пока дети так говорили и утро подвигалось все больше к рассвету, борина Звонкая наполнялась птичьими песнями, воем, стоном и криком зверьков. Не все они были тут, на борине, но с болота, сырого, глухого, все звуки собирались сюда. Борина с лесом, сосновым и звонким на суходоле, отзывалась всему.
Но бедные птички и зверушки, как мучились все они, стараясь выговорить какое-то общее всем, единое прекрасное слово! И даже дети, такие простые, как Настя с Митрашей, понимали их усилие. Им всем хотелось сказать одно только какое-то слово прекрасное.
Видно, как птица поет на сучке и каждое перышко дрожит у нее от усилия. Но все-таки слова, как мы, они сказать не могут, и им приходится выпевать, выкрикивать, выстукивать.
– Тэк-тэк! – чуть слышно постукивает огромная птица Глухарь в темном лесу.
– Шварк-шварк! – Дикий Селезень в воздухе пролетел над речкой.
– Кряк-кряк! – дикая утка Кряква на озерке.
– Гу-гу-гу! – красная птичка Снегирь на березе.
Бекас, небольшая серая птичка с носом длинным, как сплющенная шпилька, раскатывается в воздухе диким барашком. Вроде как бы «жив, жив!» кричит большой кулик Кроншнеп. Тетерев там где-то бормочет и чуфыкает. Белая Куропатка, как будто ведьма, хохочет.
Мы, охотники, давно, с детства своего, слышим эти звуки, и знаем их, и различаем, и радуемся, и хорошо понимаем, над каким словом все они трудятся и не могут сказать. Вот почему мы, когда придем в лес на рассвете и услышим, так и скажем им, как людям, это слово:
– Здравствуйте!
И как будто они тогда тоже обрадуются, как будто тогда они тоже все подхватят чудесное слово, слетевшее с языка человеческого.
И закрякают в ответ, и зачуфыкают, и затэтэкают, и зашваркают, стараясь всеми голосами этими ответить нам:
– Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!
Но вот среди всех этих звуков вырвался один, ни на что не похожий.
– Ты слышишь? – спросил Митраша.
– Как же не слышать! – ответила Настя. – Давно слышу, и как-то страшно.
– Ничего нет страшного! Мне отец говорил и показывал: это так весной заяц кричит.
– А зачем так?
– Отец говорил, он кричит: «Здравствуй, зайчиха!»
– А это что ухает?
– Отец говорил, это ухает Выпь, бык водяной.
– И чего он ухает?
– Отец говорил, у него есть тоже своя подруга, и он ей по-своему тоже так говорит, как и все: «Здравствуй, Выпиха!»