Вот этот самый дьякон и сказал Федосье: «Вот, дочь моя! Скорблю я по тебе. Лучше бы ты отдала свою красоту на пользу народа. Может, оттого и плотина не может устоять перед водой, что нет в ней головы честной девицы. Запорошила ты все глаза своей красотой, Федосьюшка. Да и людей запорют, как весна придет, и плотину снова снесет…»
И кликуши все шептали, шептали Федосье про то же. И ведь нашептали. Плакала девушка с горя своего неизбывного. На свою красоту обижалась, а больше того от дум невеселых, что и правда погибель ждет верная всех заводских, ежели не устоит плотина перед водой. Да и про войну слушала. «Видать, судьба моя такая, — думала она про себя. — Послужу лучше миру народному, помогу, раз могу».
Хоть и дремуч был в те поры лес за Добрянским заводом, а все же слухи будто ветры приносили. Войной враг идет, говорили люди…
И вот думала, думала Федосья — красота девичья. И надумала. Один раз, как домой уж из леса воротилась, встала утром рано, умылась, косу заплела и пошла на работу. Нарядчик всем приказал выходить на плотину. Отца Федосьи дома не было. Управитель послал его на соседний завод, посмотреть, как там плотина излажена. Был бы дома, так рассказал бы дочке, что не человечья нужна была голова, а додумать надо то, чего ни он, ни управитель не могли уразуметь, отчего сносит плотину.
Пошла Федосья на работу, будто даже повеселев. Мать, глядя на дочь, обрадовалась. Кто навстречу Федосье попадал: бабка ль, молодица с ведрами, иль мужики с водопоя коней вели — всех Федосья поклоном встречала, и на ее приветствие «Здорово живете» хорошей да приветливой улыбкой отвечали. Как всегда, шли люди и дивовались, глядя на Федосьюшку. Уродится же такая красота. Глаза — что голубая вода в светлом роднике-ключе, посмотрит — прямо в душу западет ее взгляд. «Хороша будет хозяйка в дому, приветливо смотрит она на людей, глаз не отведет», — думал каждый о ней, А она шла в своем домотканом кубовом сарафане с рукавами белыми из холста тонкотканого. Коса ниже пояса. Косоплетка и поясок радужной расцветки. В лапотцы обуты ноги. В руках еда в узелке для брата малого.
Шла она и на плотину глядела, а там кто по колено в воде стоял, кто сваи забивал, кто листвяные и смоляные брусья укладывал. Дошла она до места, с народом поравнялась, кто в ночь робил, поклонилась, как полагалось тогда, и сказала: «Бог в помощь!»
Кто-то ответил за всех:
— Спасибо, девица. Становись с нами в ряд да робь с нами в лад.
А один паренек пошутил:
— Рукавички надень, а лень на пень на весь день. Во как!
Отдала Федосья брату еду и мимо любимого Митрия своего прошла. В самый пролом на низине. Пошла она туда, куда нарядчик приказал. Поглядела Федосьюшка, а там между обломками по доскам вода тихо, тихо бежит, тоненьким слоечком течет, на солнышке искрится.
«Вот тебя бы, такую ласковую да тихую, как бы загородить, изловить, скопить твои силы — послужила бы делу нужному».
Так думала Федосья, глядя на воду. И не приметила, как невдалеке Митрий прошел с инструментом в руках.
Зато Митрий ее заметил. Подошел к ней. Как полагалось, за руку поздоровались, только Федосья прямехонько, не потупившись, как водилось тогда при разговоре с парнями, сказала:
— Правда, Митьша, что для устоев в плотине нужна голова? Верно ли, что в камзоле приезжал к управителю, говорил, аль ослышались люди?
Спросила девушка парня и сама на него так ясно поглядела.
— Слыхал я, что крепко-накрепко нужна голова, значит, ум человеческий требуется, а что девичья нужна голова, да еще в окладе — морок какой-то, — ответил Митрий любимой, а сам подумал про себя: «Для чего бы ей знать понадобилось про это?»
Федосья же ему опять свое:
— Коль надо, значит, и быть тому.
От таких слов у Митрия мурашки по спине пробежали. «К чему она такие слова говорит?» — опять подумалось парню, а Федосья уж его топор в руки взяла, кверху лезвием. Поглядела на него и сказала:
— Не сробеешь, поди. Кладу свою голову на дело. За народ честной. Слово я себе дала. Чтобы плотина скорее была излажена и завод пущен, а то либо ворог одолеет, либо весь люд заводский запорют. Так и так конец нашему заводскому люду. Лучше я одна на век в плотину голову свою положу, — все народу спасение.
Сказала и топор ему в руки подала. А он стоял — не шелохнулся. И все думал, думал, уж не мерещится ли ему все это. У воды-то всякое бывает.