— Передай, голубчик, заодно этот кошелёк генералу. Задолжал я тут ему немного, неудобно как-то. Только царю не проговорись, тут наши личные дела.
Насколько понял Воробьёв, речь шла о карточном долге. Царь не любил картёжников, мог разозлиться, если узнал бы. На привале капитан в присутствии капрала заглянул в кошелёк и присвистнул. То, что Меньшиков назвал «немного», для него было сумасшедшими деньгами.
Завтра он должен быть в Полоцке. Что он скажет генералу? Потерял? — Детский лепет! Что он скажет «светлейшему», когда вернётся? Воробьёв представил себе взгляд Меньшикова, и его затрясло. — Лучше уж самому повеситься! Взять где-то денег со стороны на время? Занять? Такие деньги?! Причём, это нужно сделать сейчас, сегодня. А тут таких денег даже никто и не видел. Дёрнул же его чёрт бахвалиться, всем показать, похвастаться!
В унисон его мыслям раздался голос хозяина корчмы:
— Эх! Говорил же я тебе, господин капитан, хватит, иди отдыхать. Послушался бы, и всё было бы на месте.
Капитан поднял голову и уставился на хозяина:
— Говоришь так, как будто знал, что могут украсть.
— Окстись! — Игнат Акимыч смешался. — Да вот те крест, никогда тут такого не было и быть не могло, — он широко перекрестился, — да тут и красть то некому. Мы с Мартой как ушли на кухню, так в зал и не выходили… — он посмотрел на стоявших на лестнице купца с приказчиком. Те вышли на шум и прислушивались к разговору. Купец сразу всё понял:
— А мы, как поднялись наверх, так пока и не спускались. Спорили с отцами-монахами на философскую тему. Они могут подтвердить. Позвать?
В это время в корчму вошли улыбающиеся молодожёны.
— Эти вообще, ещё раньше ушли, — махнул в их сторону рукой Игнат Акимыч.
— А что тут случилось? — Спросил молодой.
— Деньги у капитана пропали. — Пояснил Афанасий. Он, скрестив руки на груди, стоял вместе с Минькой у входа возле стены.
Молодой пожал плечами, и они вдвоём направились к лестнице на второй этаж.
Капитана трясло от безысходности и бешенства. Он обвёл зал налитыми кровью глазами. Его взгляд упёрся в Миньку:
— А ну-ка, подойди сюда, малец, — поманил его пальцем капитан. Минька поёжился под его взглядом и осторожно подошёл, — ты здесь постоянно вертелся возле меня. Ты или сам спёр, или видел, кто это сделал.
— Я не вертелся, а столы протирал, — начал было Минька, но накопившееся в капитане бешенство, наконец, прорвалось.
— Не ври мне, щенок! — Он сгрёб огромной пятернёй Миньку за рубаху, легко поднял его, как котёнка, и с размаху швырнул в угол.
— Ты что творишь! — Афанасий сжал кулаки и шагнул к офицеру. Но тут взгляд его зацепился за Миньку. Тот лежал возле стены с раскинутыми руками и ногами, неестественно вывернутой головой. Его широко распахнутые глаза, не мигая, смотрели куда-то вдаль.
— Минька! — Афанасий одним прыжком оказался возле ребёнка, упал на колени и осторожно приподнял худенькое тельце. Из рассеченной кожи на виске толчками вытекала струйка крови.
Афанасий достаточно насмотрелся на убитых и раненых, чтобы сразу всё понять. Но душа старого солдата отказывалась верить очевидному.
— Минька! Минечка! Родненький! — Афанасий прижался ухом к Минькиной груди, замер на какое-то мгновение, потом осторожно положил тело на пол, выпрямился и повернулся к капитану. — Ты же убил его!
Афанасий сжал кулаки, но тут, словно что-то в нём надломилось. Он сделал шаг в сторону, сел на скамью, низко наклонил голову и обхватил её руками, пытаясь скрыть набежавшие слёзы.
Громко заголосила Марта. Игнат Акимыч одновременно с капралом подошли к Минькиному телу и вгляделись. Капрал повернулся к капитану и развёл руками.
— Как убил? — До одурманенного мозга офицера медленно доходил смысл произошедшего. — Я… я же не хотел… — он растерянно обвёл взглядом зал. Отчаяние и безысходность с новой силой обрушились на него.
— Не хотел он! Конечно! С детьми проще воевать, чем со шведами?! Герой! — Раздался голос молодожёна.
До капитана, стоявшего в оцепенении, не сразу дошёл смысл сказанного.
— Не тебе меня учить, сопляк! Иди… играйся со своей куклой!
Молодая супруга зажала ладонями рот и испуганно посмотрела на мужа. Тот побледнел, сделал два шага к офицеру и, чеканя каждое слово, произнёс:
— Ты, сударь, только что оскорбил меня и мою супругу. Я — представитель древнего и известного рода Воронцовых, терпеть такое хамство не имею права.