Седой Папа остановился у дверей, затем повернул голову и медленно подошел к окну.
– Он тама? – спросил Аарон.
Отец близко придвинулся к пыльному стеклу, отбросив тень на сыновей. Нос мазнул по окну.
– Пап? – переспросил Аарон с нервным возбуждением в голосе, которое оказалось заразным. В воздухе между ними искрилось напряжение; от временного облегчения, которое принес дождь, не осталось и следа. Воздух был душистый и влажный, одежда липла к коже, а жара вызывала вспыльчивость.
Старик будто окоченел, его тень дрожала, словно ей не терпелось освободиться от напряжения, которое приковало ее хозяина к окну. Люк почувствовал, как внутри него все скручивается. Что-то не так. Даже если его подвело чутье, это подтверждала внезапная ярость, которую излучало тело отца. Что бы он там ни увидел, ему это не понравится.
Люк сглотнул. В доме пусто? Они опоздали?
Отец повернулся к нему. В тот же момент Аарон занял место Папы у окна. Резко вдохнул. Люк не слышал, чтобы он выдохнул.
– Что там? – спросил Люк. Теперь, когда Папа стоял спиной к окну, теплый свет струился вокруг него, а лицо оказалось в тени. И все же Люк чувствовал его взгляд на себе, холодные черные глаза, которые напоминали о взгляде Мамы из вонючей кровати в темноте. Если и были какие-то сомнения в чувствах Папы к нему, теперь их не осталось. В воздухе между ними разлилась чистая, незамутненная ненависть, и Люк не удивился бы, если бы из тела старика вырвались щупальца, обвили Люка, притянули и сожгли в огне презрения. Он не находил себе места под этим взглядом, но вот между ними проскочил Аарон, подошел тихо к двери, попробовал подергать ручку и открыл. Тьму прорезал новый свет.
– Пошлите, – сказал Аарон и исчез внутри.
Еще миг отец Люка буравил его бешеным, но по-прежнему невидящим взглядом. Затем шагнул ближе, окатил зловонным дыханием и поднял нож, коснувшись кончиком живота Люка. Когда тот попытался отступить, свободной рукой Папа схватился за его плечо.
– Можешь начинать молиться о спасении, – сказал отец, сверкая глазами – черными дырами. Он надавил на нож, пока тот не прорезал рубашку Люка и не защекотал кожу. – Коли его не дождешься, почувствуешь этот нож у себя в заднице, когда я тебя вскрою и дам твоим братьям поужинать еще горячими кишками. Все понял?
Нож проткнул кожу. От укола Люк невольно отшатнулся. На этот раз отец его не останавливал. Только выпрямился, убрал клинок в кожаные ножны на бедре под складками плаща и направился в дом.
Люк постоял с мгновение, глядя на открытую дверь, весь дрожа. Его внимание к рубашке привлек круг тепла – на животе нарастала капля крови.
Он убрал нож, думал Люк, пока мысли метались в голове. Внутри никого. В края его зрения ползла тьма – но не ночная. Она была подернута алым. Когда стало ясно, что внутрь его не позовут, он вошел в тепло дома сам, закрыв дверь. И тут же понял, что ошибался. Внутри кто-то был.
– Приглядись хорошенько, – хмыкнул Папа и отшагнул. Рядом с ним Аарон с бесстрастным лицом наблюдал за реакцией Люка.
Люк со стучащим сердцем осмотрел человека в кресле у камина. Это был фермер, Джек Лоуэлл, тот самый черный, который вместе с сыном положил девушку в кузов. Теперь от Лоуэлла не было никакой пользы. На полу лежала винтовка, глядя дулом на огонь. В комнате пахло порохом и опаленными волосами. Голова старика опустилась, словно он задремал, но из-за ее положения всем была видна зияющая дыра в затылке, через которую вышли пуля и мозги, окрасив стену и окно позади серым и красным. Кровь натекла вокруг кресла, промочила насквозь клетчатую рубашку старика.
На глазах у подавленного Люка Папа встал на корточки у кресла и окунул пальцы в лужицу на полу, поднес к носу, потер, словно проверяя консистенцию краски. Затем поднялся и взглянул на Аарона.
– Еще теплая, – сказал он. – Свеженький.
Люк почувствовал, как разрывается одновременно в двух направлениях. Одна его половина хотела выхватить нож и нашинковать покойника – наказание, которое фермер уже не почувствует, но которое утолит разочарование Люка. Другая половина хотела поджать хвост и бежать, спастись от отца и растущего чувства опасности, рискнуть забраться как можно дальше, прежде чем его настигнут. Ему не хотелось здесь оставаться, не хотелось думать, что с ним сделают, и все же страх пригвоздил к полу не хуже, чем нож Папы.