Конечно, с дороги раненую подобрал отец, но Пит не будет исправлять ее ошибку, если в первые дни выздоровления она адресует благодарности ему. Да и не справился бы старик один.
– Как думаешь, как ее так угораздило? – снова спросил он отца.
– Звери задрали.
Подавив новый порыв оглянуться через плечо, Пит сосредоточился на дороге, которая всасывалась под капот старого «шевроле».
– В жисть не видал, чтоб звери так драли, – пробормотал он. – Видал ее глаз?
– Оклемается, жить будет, – отвечал отец, но на его лице было то же выражение, как когда поднимался ветер, а тучи над фермой становились черными, злыми, бурлящими и готовыми разродиться вихрями, чтобы разорвать их дом на клочки. – Сиди тихо. Привезем ее доку. Он ее мигом на ноги поставит.
– Правда думаешь, он ее спасет?
Вместо ответа старик поднял морщинистую руку и включил радио. Тишину прервали тихая звенящая музыка и долгий вздох отца. Скоро, когда он коснулся пламенем кончика мятой самокрутки, кабину наполнил слащавый запах горящего табака. Этот запах вселял уверенность в Пита – знакомый аромат, который будто мягко вплывал в его череп и приручал диких собак его мыслей. Он чуть улыбнулся и снова выглянул в окно.
Ему было все равно, красивая или нет под кровью и всем остальным раненая девушка. Он сам был не красавец, и ему казалось неправильным судить других по стандартам, которым он не отвечал. С рождения у него было слабое сердце, что, наверное, объясняло, почему он всегда надеялся, что любая раненая пташка будет считать его спасителем и любить соответственно. Вылечить сердце собственными силами он не надеялся, а в таком городе, как Элквуд, где жили суровые работящие люди, это значило, что его шансы умереть молодым выше средних.
Он не боялся умереть.
Он боялся умереть в одиночестве.
Когда-то предметом его увлечения была Валери Вон из бакалеи. Она всегда была к нему добра, и какое-то время он ее даже любил, пока однажды не набрался смелости, чтобы в этом признаться, а она сложилась от смеха пополам, как шезлонг со сломанной ножкой, и сказала, что это «мило», а потом изо всех сил старалась избегать даже разговора с ним.
Были, конечно, и другие, но никто не думал ни общаться с ним, ни остаться в Элквуде надолго, чтобы разглядеть в нем что-то еще, кроме не самого умного фермерского паренька с амбициями, которые не простирались дальше границ города.
Валери уехала в Бирмингем.
После этого ему быстро надоели вежливые отказы и нервные оскорбления, веселые подколки и жестокие издевки, так что он послушался совета отца и стал еще усерднее работать на ферме.
И вот они нашли чужачку – она одна, ранена, отчаянно нуждается в помощи. Помощи, которую он мог оказать, если она позволит.
Нервный трепет в животе напомнил, что его ждет очередное разочарование, очередная обида, новый удар по хрупкому сердцу. Она ж не отсюдова. У нее там наверняка свой ухажер имеется. А ты опять как дурень.
Но, как обычно, надежда придала сил не обращать внимания на предупреждения внутреннего голоса и здравый смысл, который в них звучал.
Он улыбнулся.
Эта – останется.
Он чувствует.
3
Люк знал, что бывает три вида тишины. Обычная – когда вокруг никого нет, как когда он брел на свалку в полумиле от дома, где они сплющивали и сминали машины, если от них больше не было толку, после того как смяли и сплющили их владельцев. Туда он уходил в поисках покоя, чтобы собраться с мыслями, иногда помолиться.
Еще была тишина, когда только кажется, что рядом никого нет, а на самом деле за тобой следят, спрятавшись и затаив дыхание. Это другая тишина, тяжелая, потому что неестественная. И она никогда не длилась долго. Люк давно понял, что, какими бы умными или испуганными люди ни были, сохранять тишину они не умеют, даже если это вопрос жизни и смерти. Он и представить не мог, сколько их жертв могли сбежать, хотя бы ненадолго, если бы всего на секунду дольше задержали дыхание, или проглотили всхлип и стон, или смотрели, куда наступают.
Третий вид тишины – когда тебя окружают люди, и все смотрят, будто бы не дыша, и никто не двигается и не говорит ни слова, потому что все, что они могут сказать, читается в их глазах – ничего хорошего. Самый худший вид тишины, самый опасный.
Именно с такой Люк столкнулся, когда вернулся домой.
Когда он перевалил через холм и начал спускаться к дому, закапал дождь, будто сам Господь выбрал сторону – причем не сторону Люка. С высоты он видел, что дождь не спугнул его братьев. Джошуа, Айзек и Аарон стояли неровным полукругом перед домом лицом к нему. Мэтт темным кулем лежал в грязи у их ног, и не оставалось сомнений, что он мертв. Он лежал на спине, рубашка промокла от крови, глаза – остекленевшие, открытые, спокойно глядели на лившийся в них дождь. Люк остановился в паре шагов от него.