И была весна, было новое лето. Рыжий шел уже знакомыми путями – теми, которые сам проложил прошлым летом. Эту память хранили многие, и он надеялся, что стадо распадется или сможет обходиться без него. Надежда не сбылась – еды не хватало там, где раньше ее было вдоволь на много дней. Вожак не думал о причинах – «своих» ли стало слишком много, или не успели восстановиться пастбища. Он просто снова искал пути. И находил их.
А потом лето кончилось.
На том пастбище, площадью в сотни гектаров, они находились уже несколько дней – сухая трава на склонах была обильной, а по руслам многочисленных ручьев рос густой кустарник. Рыжий почти сразу же начал искать новое место, в которое потом поведет «своих». Он нашел его, только идти туда было далеко и, пока не кончилась здесь еда, можно было не торопиться.
В то утро он пришел к знакомому водопою – маленькому ручью в верховьях распадка. Грунт здесь был твердым, но проступающие из травы камни больно давили на ступни ног. Это было очень неприятно, но мягкая, податливая почва опасна, и Рыжий избегал ходить по ней сам и наказывал тех, кто пытался. На берегу он выбрал ровное место, опустился на колени и потянулся к воде хоботом. Она оказалась твердой. Он не мог взять ее. Это был очередной «сбой» инстинктивной программы – лед не должен появляться раньше снега, так не бывает.
Рыжий поднялся и долго стоял, переминаясь с ноги на ногу. Он думал – ворошил память своей жизни и память предков, пытаясь найти указание, подсказку о том, что следует делать в такой ситуации. И он отыскал ее: нужно есть лед или идти туда, где вода не замерзла. Вожак вспомнил места, где пил раньше или где чувствовал недавно запах живой воды. Он выбрал ближайшее место и пошел туда.
К Рыжему приблизился молодой самец и стал двигаться за ним следом, потом к ним присоединилась самка с двумя детенышами, потом одинокая молодая мамонтиха. Они поступали так всегда, когда возникали трудности – собирались вместе и шли за своим вожаком. Сейчас им была нужна вода…
Он бродил, наверное, полдня, прежде чем решился ступить на лед – там, где несколько дней назад стадо переходило речку. Инстинкт запрещал так делать: лед на воде – это опасность. Такая же, как болото, как острые камни. Но у Рыжего не было выбора – он хотел пить, и стадо его тоже хотело пить.
Тонкий лед под ступнями с хрустом проломился, прозрачная вода под ним вкусно запахла. Рыжий отступил обратно на берег, раздвинул плавающий лед, набрал в хобот воды и вылил ее в рот. Его стадо толпилось поодаль – все ждали, когда вожак напьется.
В этом знакомом и безопасном месте они не давали воде замерзнуть несколько дней, вновь и вновь ломая лед у берега. Но пищи вокруг становилось все меньше, ходить на водопой приходилось все дальше и дальше. В конце концов Рыжий увел стадо на другое пастбище – в широкую долину мелкой степной речки. Здесь хватало еды, но живой воды тоже не было. Рыжий умел находить подходы к берегу, умел отличать надежный грунт от предательски зыбкого, но сейчас его умение оказалось бесполезным – и болотный торф, и пропитанная водой речная галька замерзли. Понять, что у тебя под ногой, можно лишь ступив на нее.
Рыжий почти перестал кормиться – он искал водопой, пытаясь то здесь, то там подобраться к воде. Наученный горьким опытом, он был предельно осторожен и все-таки дважды завяз и с трудом выбрался на твердое место. А потом он услышал трубный рев – знак беды: в одном месте на стремнине парила полынья, и четырехлетний самец, не выдержав жажды, побежал к ней. Он, конечно, провалился и застрял. Сородичи собрались на его зов, но помочь ничем не могли…
Вожак в конце концов нашел подход к воде, проломил лед, раздвинул его бивнями и дал возможность стаду пить. Но оно не могло стоять на месте – нужно было двигаться дальше. И они опять пошли.
Так продолжалось изо дня в день. Жажда стала хронически-привычной. Мамонты теряли вес, расходовали накопленный за лето жир, а ведь впереди их ждала зима. Труднее всего приходилось кормящим самкам – им нужно воды больше, чем остальным. Они сбивали сосульки с обрывов речных террас, пытались выламывать жилы грунтового льда. Кто-то ломал бивни, кто-то попадал под осыпь или проваливался в ямы термокарста – перед жаждой осторожность отступала, а снега все не было. Каждую встреченную на пути лужу они растаптывали ногами, а потом собирали хоботами кусочки льда. Этого было мало – ничтожно мало.
В тот день Рыжий ушел далеко от «своих» – так далеко, что почти перестал их чуять. Он двигался вниз по долине вдоль прирусловых зарослей ольхи и тальника. Здесь – на низких террасах и в пойме – на полянах между кустов было много высокой сухой травы. Это хорошая пища, здесь можно кормиться долго. Тут должно быть (всегда было!) много воды.
Но сейчас в озерцах и старицах вместо воды сплошной лед. Под ним, конечно, немного воды есть, но есть и вязкое дно из ила, торфа или песка. Впрочем, в таких деталях Рыжий не разбирался – он просто понимал, что это – опасно: «Там, где возле воды почва надежна, берег кончался небольшим уступом. Можно просто шагнуть с него на лед – ведь это так близко. Он, конечно, не выдержит и проломится. Под ним будет вода, а под водой… Скорее всего, там смерть – медленная, мучительная, многодневная».
И Рыжий терпел. Не потому, что боялся смерти – он не хотел, чтобы погибли остальные. Два дня назад он видел трупы незнакомых мамонтов – возле берега замерзла целая семейная группа. Мамон-тиха, наверное, вышла на лед, проломила его и застряла. Но остальные все равно пошли за ней. Там было неглубоко, но они умерли.
Да, у мамонтов, особенно вылинявших к зиме, длинные пышные «шубы», свисающие иногда до земли. Только их пуховые и остевые волосы лишены осевого канала и сердцевинных клеток, волосы подшерстка раза в четыре толще, чем у мелких животных, приспособленных к холоду, а кроющие – щетинные – волосы отстоят далеко друг от друга и не образуют плотного покрова. И самое главное, кожа мамонтов лишена потовых и сальных желез, в ней нет мышц, поднимающих волосы дыбом. В воде или под дождем волосатый слон промокает сразу насквозь. И отряхнуться, как собака, он не может.
Вдоль короткого пересохшего притока Рыжий поднялся на водораздел. Здесь дул холодный ветер, а травы было совсем мало, но ему нужна была не она. Он смотрел, принюхивался и прислушивался, пытаясь сопоставить эту местность с образами, хранящимися в памяти. Он, конечно, когда-то бывал здесь, но тогда было лето или весна, так что теперь все не совпадало, и нужно было разведывать заново. Потом он почуял странное сочетание запахов – двуногих падальщиков и живого здорового мамонта, точнее, «незрелой» мамонтихи. Такое сочетание было для него новым – Рыжий имел дело со стаями двуногих и знал, что они появляются там, куда приходит смерть. Они умеют убивать и добивают тех, кто стар, болен или ранен. «Свои» не могут помочь таким, избавить их от предсмертных мучений. Это делают двуногие или саблезубы. «Свои» знают: раз поблизости появилась стая двуногих, значит, у кого-то из них дело дрянь.
Так было до катастрофы, до того, как мир начал меняться. Потом Рыжий много раз встречал мамонтов, которые раньше жили не здесь. Конечно, они делились полученным опытом и получали тот, которого у них не было, – это было все, что мог дать им вожак местного стада. Кроме прочего, чужаки принесли страх перед двуногими, ненависть к ним. Это было ново, это было странно, и Рыжий запомнил на всякий случай. Может быть, теперь как раз тот случай?
Рыжий пошел навстречу запаху и вскоре почувствовал еще один – волчий. При этом он был похож и на запах собак двуногих. Те и другие не представляли собой ни опасности, ни пользы – мамонты не замечают этих животных, не интересуются ими. Но так было раньше, а теперь…
Они двигались вверх по долине: молодая мамон-тиха, несколько волков, привязанных к какому-то предмету, и двуногие. Они не могли учуять Рыжего, ведь ветер дул ему навстречу, но, наверное, его силуэт хорошо выделялся на фоне неба. Он смотрел, нюхал воздух и слушал, пытаясь понять это странное сочетание животных, находящихся рядом: «Они преследуют ее? Но она сильна и здорова. Почему не нападает, не убегает, не зовет на помощь? Что делают там волки?»