– Да чем же Мери ненормальная?! И потом: ей и другие женщины детей приносят! Она с ними умеет, они у нее не плачут!
– Ага, детский сад устроили у питекантропов! Общественную воспитательницу нашли!
– Конечно! Ее все дети любят! А что такое «сад»?
– Не важно! Ну, куда, куда ты полезла, женщина?! На войну захотела?!
– Захотела! Я с тобой хочу! Им можно, а мне нельзя, да?
– Гос-споди, Твоя воля! Да ты пальму в руках держать едва научилась! Ты хоть раз пробовала драться с настоящим воином?! Тебя же снесут первым ударом!
– Не снесут – я ловкая! Вот рубить у меня плохо получается – Медведь говорит, плечи слабые, зато колоть…
– Прекрати! Никуда ты не пойдешь!!!
– Да-а-а… Вот так всегда-а-а…
– Отставить! Пр-рекратить немедленно! Уф-ф… Семен осознал бесполезность своего возмущения и решил предпринять «фланговый обход». Уселся, скрестив ноги по-турецки, и начал:
– Ты хоть понимаешь, зачем и почему я все это затеял?
– Наших убили…
– Погибли двое лоуринов. Обычай требует мести – кровь за кровь. Количество жертв тут значения не имеет. Я потому и вызвался исполнять танец, чтобы иметь возможность отобрать себе спутников.
– А говорил, что не любишь командовать!
– Это так и есть – ты меня на слове-то не лови! Просто обычай мести очень древний и нарушать его нельзя. Воины пойдут на охоту за людьми. Они убьют первых же встреченных чужаков и принесут их скальпы. Если смогут, конечно. А мы будем после этого сидеть и ждать ответной атаки – непонятно от кого.
– Но ведь так и должно быть!
– Должно-то должно… А ты считать не разучилась? Сколько в поселке детей и женщин? А сколько воинов?
– Три руки… было.
– Вот именно – было! Пока есть запасы мяса, жить можно, а когда кончатся? Кто будет кормить такую ораву? Ты, что ли, в степь пойдешь бить бизонов… с подружками вместе?
– Я не умею…
– Конечно, не умеешь! И, прости меня, никогда не научишься. Если только вам всем хорошие арбалеты сделать. В общем, охотников трогать нельзя – до последней возможности. Без них голод нам обеспечен. Ни рыба, ни корешки не помогут – слишком нас много, а молодежь подрастет еще не скоро.
– Шестеро мальчишек уже взрослые, только посвящения не прошли! И чего старейшины тянут?
– А ты не понимаешь? Потому и тянут – сохранить хотят. Случись какая заваруха, воины моментом погибнут. Им себя беречь не положено – они и не будут. С этим уже ничего не поделаешь, так они воспитаны: увидел врага – воюй, а не пытайся в живых остаться. То, что людей некому будет кормить, это, конечно, плохо, но не повод для нарушения воинских традиций. Бизон и старейшины, кажется, все понимают, но поделать ничего не могут, разве что отложить еще на год посвящение мальчишек.
– Вот и возьми меня, Нгулу и Таргу! Только они ссорятся все время, но если…
– Да что же ты такое говоришь?! – захлебнулся от возмущения Семен. – Как тебе такое в голову могло прийти?!
– Вот так и могло! Ты мне скальп обещал, а сам… А сам… У-а-а-а!
– Не реветь! – окончательно растерялся Семен: «А еще говорят, что женской логики не бывает!» – При чем тут скальп? Я что, тебя обманул? Когда? В чем?! Сама не захотела!
– Да-а-а! Хью хоро-о-оший!.. А я с тобой хочу-у-у… На войну-у-у!..
– Ну, зачем?! Почему, скажи на милость?!
– А-а-а!.. Ты уйдешь, а я жда-а-ать!.. Опя-а-ать! С тобой хочу-у-у!
Семен открыл рот, чтобы еще что-то сказать, но передумал, закрыл его и начал торопливо одеваться. Он влез в меховую рубаху, подтянул штаны и, под всхлипывания женщины, выбрался из полога. В холодной части жилища грозный воин, шипя и ругаясь на весь свет, стал натягивать торбаза: «Ничего не понимает и понимать не хочет! Доводы разума тут бессильны! И ребенок ей не помеха… Впрочем, блин, у лоуринов дети считаются как бы общими… Ч-черт, на мою голову! Опять сам виноват – эту бабскую вольницу на корню надо было давить!» Никаких планов насчет того, куда идти и что делать, у Семена не было – лишь бы не слышать причитания и всхлипывания. Для начала он решил просто выйти наружу и справить малую нужду. Справил и, зябко передергивая плечами, пошел обратно, так ничего и не придумав. Недалеко от входа проявился светло-серый контур сидящего волка.
– «Ты, что ли? – поинтересовался Семен, опускаясь на корточки и пряча в рукава замерзшие руки. – Давно не виделись».
– «Давно».
– «Варя где? Как она?»
– «Там (смутный образ заросшего кустами распадка и пасущейся мамонтихи)».
– «Далеко забралась… – вздохнул Семен. – А саблезубы?»
– «Приходили. Ушли. Голодают».
– «Ясное дело – им много надо… Что сказал вожак упряжки?»
– «Чужие двуногие убили (победили) двух "на-ших-твоих"».
– «Никак ты не поймешь, что переставший жить не значит "побежденный". Наверное, чужаков было много?»
– «Много. Они сражались».
– «Что случилось с "нашими-твоими" (с погибшими волками)?»
– «Трое перестали жить».
– «Ты понял, как это случилось?»
– «Нет».
– «Они взяли еду, которую добыли не сами. Которую им дали не "свои"».
– «Это не важно. Чужие двуногие виновны. Мы будем сражаться».
«И этот туда же, – совсем расстроился Семен. – Ведь он не разрешения спрашивает, а как бы ставит меня в известность. Но если волки будут атаковать людей – это уже ни в какие рамки! Стоит только начать…»
– «Нет! – твердо заявил вожак комплексной стаи. – Я сам отомщу за всех наших. Или мы можем сражаться вместе».
– «Вместе», – согласился зверь.
– «Вот и договорились, – подвел итог человек. – А теперь рассказывай все, что знаешь о поездке этой упряжки».
Потом волк ушел, а Семен поднялся и размял затекшие ноги: «К Бизону, что ли, в гости сходить? А Ветка пусть посидит дома одна и подумает над своим поведением». Он повернулся и обнаружил, что в его сторону движется человек, не узнать которого трудно даже издалека: низкорослый, коротконогий, с обнаженной головой и распущенным воротом парки, словно ему жарко. «Все-таки Хью, пожалуй, низковат даже для неандертальца его возраста. Наверное, он много голодал в детстве. Впрочем, Медведь добился-таки своего: схватиться с этим коротышкой в рукопашной – дело безнадежное для любого взрослого воина».
Хью остановился перед Семеном и посмотрел на него снизу вверх своими глубоко посаженными темно-карими, почти черными глазами. «Взгляд, в котором читается бездна тысячелетий. По науке он принадлежит даже не к иной – древней – расе, а к другому биологическому виду. Может быть, это один из последних представителей "альтернативного" человечества. И я знаю, чего он хочет», – подумал Семен и спросил вслух:
– Зачем ты вошел в круг танца, Хью? Разве не понимаешь, что ты еще непосвященный, что тебе нельзя?
– Я понимать.
– Ты еще не воин и должен делать то, что скажет старейшина Медведь.
– Хью говорить – старейшина молчать, – отреагировал неандерталец. – Старейшина Хью понимать.
«Еще бы эти "отморозки" не понимали друг друга, – осмыслил информацию Семен. – Один – судьбой ушибленный людоед, другой – боец "по жизни" и вдохновенный убийца. Все это очень понятно: Медведь уродился низкорослым и щуплым. Племя почему-то оставило его в живых, и с тех пор он всю жизнь доказывает, что люди не ошиблись в своем решении. К тому же в молодости его покалечили хьюгги. При всем при том он сделался супербойцом, пережил сверстников и стал старейшиной. А я дал ему перспективный материал – неандертальского мальчишку. Теперь Медведь мучает его, надеясь, что тот реализует его собственные несбывшиеся– и очень кровавые – мечты».
– Хочешь идти со мной? – спросил бывший завлаб.
Юный неандерталец промолчал, даже не кивнул. Он продолжал смотреть Семену в глаза, и тот вдруг понял – без объяснения мотивов и приведения аргументов: «Парень не просто хочет – ему НАДО. И отказать ему я не имею права. Этого права я сам лишил себя еще там, в заросшей кустами узкой долине ручья, где убивал полуживых от голода неандертальцев. Да, у меня не было выбора – они напали первыми. Но этого мальчишку, оглушенного ударом посоха, я мог бы добить и оставить лежать рядом с телами соплеменников. А я оставил его в живых и взял с собой. Племя лоуринов его не отвергло, но и не признало "своим" по-настоящему. И теперь… Что там такое горит, мерцает, светится в его глазах? Нет, это не с чем сравнить в былой современности – любая аналогия будет очень далекой».